Ведь она не ждала, что перед ней ковром расстелется дорожка к счастью, и не мечтала о всеобщем обожании, она хотела построить то, чего была лишена в детстве. И в Парк-Хаусе, и в Олторпе она мечтала по ночам о счастливой семье, которую непременно создаст, о верном супруге, гордо стоящем рядом с ней. Ей представлялось его ликование, когда она подарит ему ребенка, и как полным любви взглядом он скажет ей, какая она молодчина.

Острая обида пронзала ее при воспоминании о том дне, когда она впервые показала Чарльзу новорожденного Гарри и он, почти безразлично заметив, что это мальчик и что у него рыжеватые волосы, поспешил на стадион. Именно в этот момент она поняла, что что-то в ней умерло, и как бы отчаянно она ни старалась, ей не вернуть мужа. Она поняла, что это было началом конца ее брака.

Теперь, глядя, как умело обращается Джеймс с детьми, она позволила себе помечтать, каким хорошим отцом он был бы, добрым, но строгим; как бы он заботился об их благополучии, но еще более — об их счастье. Если бы только она могла выйти за него замуж, если бы только она могла подарить ему ребенка; вот перед ней мужчина, который ее не предаст и, дав брачный обет, никогда не изменит ей с другой.

В эти уик-энды тихими вечерними часами они часто подолгу сидели в саду Чарльза, вдыхая аромат трав, столь густой и насыщенный после жаркого дня. Или медленно, держась за руки, прогуливались по увитой мускусными розами дорожке. Все сокровища этого сада — тщательно остриженные газоны, изысканные оттенки цветочного бордюра, усыпанные крупными бутонами розовые кусты, аккуратные дорожки, жимолость со свисающими до самой земли побегами — все это усиливало наслаждение от ощущения свободы и гармонии мира.

Однако именно это ощущение благополучия и вызывало беспокойство Джеймса. Он боялся, что если потеряет Диану и эту любовь, то никогда ничего подобного уже не испытает. Ему казалось, что, достигнув вершины, он теперь обречен в вечном мучительном напряжении готовиться к неизбежному спуску в унылом одиночестве. Мрачная меланхолия временами затуманивала его взор, как будто уже настала пора бежать, ища спасения в жизни без нее.

Диана, уютно устроившись рядом с ним, погружалась в волнующий мир грез. В идеале все, чего она хотела в жизни, — быть любимой этим человеком и быть ему необходимой. Она не могла расстаться со своей мечтой и надеялась на то, что, если она действительно от всего сердца будет желать этого, Бог услышит ее молитвы.

Диана была столь чувствительна, что всегда могла уловить мельчайшие оттенки настроения своего спутника. Она мгновенно распознавала, когда Джеймс замыкался в себе, когда его одолевали дурные мысли. Она всегда ощущала, что есть некоторая область в нем, куда ей нет доступа. И тогда ее охватывала паника, возвращались прежние страхи, что она потеряет его. Она снова и снова умоляла его поделиться с ней своими сокровенными мыслями, открыть, что его мучает. Она хотела вразумить его, заставить его понять, что любовь позволяет ей почувствовать его глубокое внутреннее одиночество как свое собственное; что она жаждет помочь ему, как он помогает ей. Если он не будет с нею до конца откровенен, если не позволит ей узнать о его слабостях, между ними всегда будет сохраняться дистанция, а это было для нее невыносимым.

Но все ее мольбы были бесполезны, ибо последнее, что Джеймс согласился бы сделать, это взвалить на хрупкие плечи Дианы груз своих собственных тревог. Ему казалось, что его долг — по возможности оберегать Диану от волнений. И он накрепко запирал свои чувства и облачался в броню лжи во спасение. И убеждая Диану, что с ним все в порядке, что он на вершине счастья и что, разумеется, они всегда будут вместе, ему удавалось на некоторое время убедить в этом и самого себя.

Позже вечером, приняв ванну и переодевшись, они снова встречались. Это тоже были счастливые, покойные минуты. Они смотрели телевизор, листали журналы и предавались любимой игре Джеймса, подбирая себе на страницах «Кантри-Лайф» удобный и красивый дом. Несколько глотков вина окончательно рассеивали недавнюю меланхолию, и он уже не видел ничего вокруг, кроме Дианы.

Джеймсу нравилось, как кормили в Хайгроуве. Диана сама составляла меню, а повар готовил отменно. Летом ели обычно отварную лососину, спаржу, горох и молодую картошку с маслом, завершался обед, как правило, пудингом с жирными, густыми сливками; зимой — некоторые местные блюда с пирогами и пудингами и горячим кремом на десерт. Джеймс ел всегда со вкусом и удовольствием. Он подметил, что степень благополучия можно определять по тому, как ест Диана. Правда, случалось, что она по целым месяцам не прикасалась к еде и угрожающе худела, но он предпочитал не касаться этой темы.

Летние дни, когда они все время проводили около бассейна, были самыми чудесными. Диана очень любила плавать, и гладкая поверхность воды ее всегда успокаивала. Плавание стало для нее своего рода навязчивой идеей. Всякий раз, когда она чувствовала, что не может совладать со своими эмоциями, она шла в бассейн и, пересекая его взад и вперед, с каждым взмахом руки избавлялась от доли напряжения. В воде она чувствовала себя защищенней, вода сообщала ей уверенность. И какие бы мысли ее ни мучили, какие бы волнения ни терзали, она знала, что одолеет их, потому что может властвовать над своим грациозно рассекающим воду телом. Потом, сидя на краю бассейна с сильно бьющимся сердцем, раскрасневшаяся, она чувствовала себя успокоенной и очищенной.

Первое, что сделал ее отец, когда получил титул графа Спенсера и перевез свою семью из Норфолка в Олторп, фамильное поместье семнадцатого века в Нортхемптоншире, это построил бассейн. Диана говорила Джеймсу, что самые счастливые ее воспоминания связаны с веселыми играми и возней вокруг бассейна, неизбежно заканчивающимися прыжками в воду. Бассейн в Хайгроуве подогревался круглый год, и когда ею овладевало навязчивое стремление похудеть, она старалась плавать как можно больше. Она даже зимой вставала на рассвете и бежала по снегу к бассейну. Бывало, что она плавала ночью, а однажды в темноте оступилась на ступеньках, ведущих к воде. Однако недавно она поняла, что между стройностью и сумасшествием пролегает едва заметная грань, что здоровое тело должно быть упругим и полнокровным, а не бледным, тонким, покорно гнущимся прутиком.