ни, служившей укрытием бешеных мадьяр. Останки тел врагов усеяли все вокруг ровным толстым слоем, и лишь лоскуты знамен королевских долго носились в воздухе. Битва продолжалась уже за пределами города, и сколько ни посылал король Баторий отрядов в подкрепление, все они пропадали без следа. Лишь темнота спасла поляков от разгрома полного.

Полегло их тогда более шести тысяч, включая восемьдесят вельмож во главе с любимцем Баториевым, воеводой Гаврилой Бекешем. Изувеченных было не менее двенадцати тысяч, наших же героев погибло 863, а раненых было ровно 1626.

Но Баторий не отступился. Перво-наперво объявил он войску, что стоять оно будет под Псковом и осень, и зиму, пока не возьмет город. Далее приказал делать в разных местах подкопы, чтобы взорвать стены крепостные, рыть всякие щели и делать укрытия под стенами, чтобы беспокоить оттуда защищавшихся, и с завидной регулярностью и упорством бросался на штурмы, выискивая слабые места в обороне города. Но русские воины сидели в осаде непоколебимо. Казалось, сама природа споспешествовала им — на поляков обрушилась ранняя зима. Снег загонял ворогов в неумело вырытые землянки, а вынужденный пост выгонял обратно на улицу и все настойчивее направлял стопы их к дому. Одно удерживало их от немедленного бегства — невыплаченное жалованье. Войско роптало. Не смея пока винить короля, ратники обрушили свой гнев на главного воеводу, Яна Замойского, говоря, что тот в академиях итальянских выучился всему, кроме искусства побеждать русских, что он, без сомнения, замыслил уехать с королем в Краков блистать красноречием на сейме, бросив войско на растерзание зиме и свирепому неприятелю. Король действительно бросился к сейму умолять о деньгах и подкреплениях, но один. После этого удача окончательно отвернулась от поляков. Они уже не помышляли о штурме Пскова, деятельная осада перетекла в тихое облежание, поляки, надеясь изнурить осажденных голодом, сами страдали от него в несравненно большей степени. Войско Баториево таяло на глазах.

А что же царь Иоанн? Он продолжал пребывать в нерешительности, не двигаясь ни на помощь осажденному Пскову,

где находились все войска Батория, ни в оголенную, беззащитную Литву. Лишь пятьсот всадников отправил он к границе, да и то для встречи легата папы римского Поссевина, коего принимали с гораздо большей торжественностью и пышностью, чем любого другого посла. Короткого разговора с царем хватило иезуиту, чтобы понять: Иоанн помышляет лишь о мире и готов заключить его на любых условиях, не умаляющих, конечно, его царского достоинства. С этим убеждением посол папский поспешил обратно к королю Баторию.

В дни последующие случилась трагедия великая — держава Русская лишилась наследника престола. И совершил это царь Иоанн своими руками. Свидетелей его ссоры с царевичем Иваном не было или не осталось, поэтому говорили разное. Одни — что Иван вступился за беременную жену. Другие, которым мы склонны доверять больше, утверждали, что Иван укорял отца за нерешительность в войне и требовал передать ему командование войском. Вспыльчивый царь по своему обыкновению поучил сына посохом, ненароком попав тому в висок. Когда бояре, дежурившие у дверей палаты, решились войти внутрь, они застали лишь распростертого на полу царевича с окровавленной головой и сидящего рядом немощного старика, разбитого ужасом содеянного. Царевич так ни разу и не пришел в себя во все четыре дня своей болезни и ноября 19-го скончался.

Бояре с князьями и весь двор скорбели непритворно. В день похорон казалось, что черный град накрыл Кремль, не оставив ни одного светлого места. Царь Иоанн сам указал место в отдельном приделе храма Михаила Архангела, где надлежало захоронить Ивана, и тут же распорядился, чтобы и его после смерти положили рядом. Долго Иоанн бился над гробом, перечисляя все достоинства Ивана и прося у него прощения за свой грех невольный.

[1582 г.]

На границе ливонской, в местечке Яме-Запольском, при посредничестве Антона Поссевина съехались для переговоров мирных послы царя Русского князь Дмитрий Елецкий и

печатник Роман Олферьев, и короля польского, Януш Збараж-ский, воевода Вроцлавский, маршал двора князь Альбрехт Рад-зивилл и секретарь великого княжества Литовского Михаил Гарабурда. Несмотря на, то что неудача похода стала очевидной даже для самого Батория, он держал себя с обычной кичливостью и заносчивостью, высокомерно давая послам нашим три дня сроку, и после этого грозился прекратить переговоры. Войско русское, оборонявшее Псков, ответило на это очередной — сорок шестой! — вылазкой, закончившейся знатным разгромом польских войск, взятием тысячи пленных и убитых без счету. Гетман Замойский взывал к послам польским: подписывайте мир на любых условиях, иначе — бегство и позор! Но и царь Иоанн прислал вестника с грозным приказом: подписывайте мир немедленно и на любых условиях! Шустрый Поссе-вин за несколько часов составил договор, согласно которому все оставалось, как было до начала войны Ливонской, русское — русским, литовское — Литве, восстанавливая рубежи старые. Ливония отходила полякам, нам же досталось лишь несколько городков незначительных. Послы с обеих сторон подписали этот договор, а к нему перемирие на десять лет.

Так закончилась война Ливонская, длившаяся долгих двадцать пять лет. Мы не только не приобрели земель новых, но и потеряли единственный город портовый, что был у нас на море Северном — это шведы, ведомые Делагарди, воспользовавшись нашествием Батория, под шумок захватили Ивангород, а с ним и Нарву, и всю Эстляндию.

Когда унялась первая волна радости от мира, когда стихли одинаково громкие с обеих сторон восхваления достигнутой победы, чем дальше, тем сильнее росли досада и разочарование, особенно у нашего народа. Недоумевало войско русское, которое рвалось к победам новым и которому вместо этого приказывали забыть о победах старых и безропотно отдать приобретенное его храбростью и кровью. Плакали люди русские, которые за эти годы обжились в городах ливонских и теперь вынуждены были по непонятной и не объясненной им причине возвращаться на родину, оставлять на поругание латинянам возведенные ими храмы православные, бросать дома и нажитое имущество.

Царь же Иоанн предавался скорби по убиенному им сыну. Сделал он богатые вклады в монастыри на помин души Ивановой, разослал десятки тысяч рублей не только в русские обители, но и патриархам в Царьград, Антиохию и Александрию. В порыве покаяния повелел Иоанн составить поименный список всех своих жертв, особенно же времен опричных, и разослать сей синодик вместе с отдельными богатыми вкладами по всем крупнейшим русским монастырям, чтобы вовеки веков молились иноки об успокоении их душ.

Как справили сороковины по Ивану, собрал Иоанн Думу боярскую вместе с главными святителями, покаялся перед ними громогласно, что это он убил «своего возлюбленного сына», и тут же объявил им, что ему, столь жестоко наказанному Богом, остается кончить жизнь свою в монастыре в непрестанных молениях о прощении греха его невольного. Судьбу же державы он отдавал в руки Думе боярской, сказав, что лишь возвращает венец царский тем, от кого он его получил, и пусть теперь бояре изберут достойнейшего. Умилились бояре покаянию царскому и некоторые, тронутые до глубины сердца, даже прослезились, но от предложения царского ужаснулись. Поэтому ответили бояре дружно: «Не от нас ты получил венец царский, а только от Господа! Перед Ним тебе ответ держать в час назначенный! Торопить сей час не подобает христианину доброму. Когда призовет тебя Господь, то укажет нам на сына твоего Федора, и его изберем мы царем Всея Руси! О другом и не мыслим!»