В этих обстоятельствах тушинские поляки согласились в декабре принять послов короля польского. Переговоры вел гетман Рожинский, даже не поставивший Самозванца в известность о прибытии послов. Не надеясь отговорить короля Сигизмунда от продолжения похода, гетман принялся торговаться, требовал два миллиона злотых за переход на сторону короля, сохранения пожалованных Самозванцем поместий, для видимости требовал и выделения Самозванцу с Мариной достойного их царского достоинства удела, Пскова с окрестными землями. Но Самозванец чутьем воровским понял, что сподвижники недавние готовы при необходимости выдать его королю польскому, и вот декабря 29-го Самозванец бежал из Тушина. Обстоятельства его побега темны, потому что в ту ночь никто более не покидал границ лагеря, позднее рассказывали, что он скрылся, спрятавшись под кучей мусора на крестьянских дровнях.

Исчезновение Самозванца вызвало волнения в Тушине. Сначала говорили о бегстве царя, затем о его ранении, потом и о гибели. Всю ночь не стихали крики в лагере, а на рассвете толпы поляков и казаков приступили к дворцу царскому с громкими призывами к Димитрию явить себя народу. Казалось, еще немного и они ворвутся во дворец, чтобы самим удостовериться в справедливости слухов. Пришлось Марине выйти на крыльцо и объявить, что государь отъехал, но скоро обратится к ним с воззванием. Пока же призвала всех успокоиться и разойтись по домам. Толпа отхлынула, но не успокоилась. Раздался крик, что царицу тоже держат в неведении, что царь пленен и содержится под стражей, указывали и на главного злодея, на гетмана войска, князя Рожинского. Пан Тышкевич, еще недавно обвинявший царя в обмане, теперь во главе своего отряда бросился на штурм подворья князя. Дело дошло до стрельбы, но в конце концов решили выслушать гетмана, тот вышел и поклялся, что царя нет в его доме, ни живого, ни мертвого. Последнее слово утвердило воинство в мысли, что царя уже нет в живых. Принялись искать тело, дотошно обыскивая весь лагерь. Не миновали даже обоза послов польских, перерыли все, разграбили, но тела не нашли.

[1610 г.]

Самозванец вскоре объявился, на этот раз в Калуге, где со времен атамана Болотникова не иссякал бунтарский дух. Там ему предоставили лучший дом, туда спешили с юга новые казацкие сотни, а с востока татарские. Грамоты Самозванца достигли и Тушина. В них он призывал отряды, кои считал верными, оставить немедля Тушино и двигаться к нему в Калугу. То были последние жалкие потуги самозванческой интриги, поляки уже не верили Самозванцу и вели переговоры с собственным королем, из русских же изменников откликнулись немногие, лишь неугомонный князь Григорий Шаховской да князь Дмитрий Трубецкой возглавили поредевший двор царский, а атаман Иван Заруцкий принял командование над казацкими ордами.

Марина Мнишек по-прежнему пребывала в Тушине в роли пленницы, негласной, но не безгласной. «Счастие меня оставило, но не лишило права властительного, утвержденного моим царским венчанием и двукратною присягой народу русскому» — так писала она королю польскому, отстаивая свои мифические права на престол. Оставив свое обычное высокомерие, попробовала Марина возмутить тушинских казаков, для этого ходила в платье русском, с распущенными по плечам волосами по лагерю, приветствовала атаманов по имени, как знакомых старых, и обращалась с речью пламенной к высыпавшим навстречу ей казакам. Говорила о том, что истинный царь Русский Димитрий Иванович ждет их к себе в Калугу, что не сомневается в их верности, надеется с их помощью и по благословенью Божьему покарать изменников и установить мир в державе Русской, а после этого одарит он верных своих казной богатой. Не добившись успеха и здесь, Марина, переодевшись простым ратником, февраля 11-го бежала из Тушина в сопровождении одного лишь слуги и служанки. Снаряженная гетманом Рожинским погоня вернулась ни с чем. Марина отправилась в Дмитров, где ее верный рыцарь пан Са-пега, отступившись от Троице-Сергиевой Лавры, отбивался от наседавшего на него князя Михаила Скопина-Шуйского. Воз-

можно, мыслила Марина укрепить дух Сапеги и склонить его продолжать борьбу на стороне Самозванца, не преуспев в этом, она отправилась в Калугу к своему названому мужу. Жители калужские и войско, там собравшееся, приветствовали ее с восторгом.

В Тушине же начались разброд и шатания. Знатные изменники русские первыми отправились под Смоленск на поклон к королю польскому, казаки и немногие поляки отправились в Калугу, русские ратники разбрелись кто куда, дольше всех, до первых чисел марта, держались поляки, но и они ушли. Уходя, гетман князь Рожинский приказал зажечь Тушино, деревянный город сгорел дотла. Отягощенные богатой добычей и многими пленниками, среди которых находился и благочестивый Филарет, поляки двинулись к Смоленску. Молодой воитель, князь Михаил Скопин-Шуйский громил всех подряд, освобождая город за городом, уезд за уездом. Его отряды даже устремились вслед уходящему войску Рожинского и настигли его под Волоком Ламским. Там, в Иосифовом монастыре, в драке пьяной с подчиненными нашел свой конец честолюбивый князь Рожинский. Потеряв своего командира, поляки бросились врассыпную, но их почти всех порубили ратники русские.

Марта 2-го войска русские торжественно вступили в Москву. Жители московские восторженно приветствовали князя Михаила Скопина-Шуйского, витязя доблестного, и митрополита Филарета, страдальца за Землю Русскую. Не то Шуйские! Царь Василий Шуйский уже ревновал к славе своего двоюродного племянника, брат же его, Дмитрий Шуйский, бывший наследником бездетного царя, видел в князе Михаиле соперника в борьбе на царский венец. И вот апреля 23-го на одном из пиров жена Дмитрия Шуйского Екатерина, дочь презренного Малюты Скуратова, поднесла князю Михаилу чашу свином, после чего тому стало нехорошо, едва он доехал до дому, как у него хлынула кровь из горла, из носа, из ушей, даже из глаз. Через два дня князя Скопина-Шуйского не стало.

Очевидное злодейство возмутило народ русский, и первым в Рязани возмутился Прокопий Ляпунов, открыто при-

звавший свести Василия Шуйского с престола. И поляки ободрились гибелью непобедимого воеводы русского, король Си-гизмунд, по-прежнему стоявший под Смоленском, повелел своему гетману Жолкевскому идти на Москву, для того дал ему из сил своих две тысячи всадников, тысячу пеших ратников и всех поляков, вернувшихся из Тушина. Под Займищем июня 23-го Жолкевский встретил трехкратную русскую рать во главе с князьями Дмитрием Шуйским и Андреем Голицыным и разбил ее, так что Дмитрий Шуйский сам-един пешком в Москву вернулся.

Уже Жолкевский топтал копытами своего коня пепелище Тушина, атаман Заруцкий, объединившийся с Сапегой, стоял под стягом Самозванца в Коломенском, а от Каширы приступали рязанцы во главе с Прокопием Ляпуновым. В обстоятельствах сих, видя силу необоримую, Василий Шуйский июля 17-го согласился по доброй воле сойти с престола и принять в удел Нижний Новгород, сложил он регалии царские к ногам князя Мстиславского и переехал с женой молодой из дворца царского на свое старое подворье. Но народ московский не удовлетворился этим, справедливо видя в Шуйских корень всех бед своих. На второй день Захар Ляпунов вместе с князьями Засекиным, Тюфякиным и Мерином-Волконским ворвались на подворье Шуйского, связали его и поволокли в Чудов монастырь, где его насильно постригли в монахи. То же и жену его юную Марию, братьев же, Дмитрия и Ивана, посадили под замок. Никто не поднял голос в защиту Шуйских, один лишь неистовый патриарх Гермоген не признал пострижения Василия Шуйского и упорно именовал иноком нечестивым князя Тюфякина, произносившего слова обета. Еще Гермоген, будучи местоблюстителем престола Русского в междуцарствие, призвал собрать немедленно Собор Земский и избрать нового царя, указывал и на самого достойного и законного претендента — юного Михаила, сына благочестивого Филарета, внука почитаемой в народе за святую Анастасии, первой супруги царя Иоанна Васильевича. Но бояре рассудили по-иному и, вспомнив планы свои давние, положили предложить венец царский королевичу Владиславу, сыну короля