Всего на одну неделю опоздало ополчение русское, марта 28-го первые дружины ступили на пепелище московское и обложили Кремль.

Король Сигизмунд по-прежнему стоял под Смоленском, без устали приступая к городу. Не гнушался и обманом, пытался угрозами и пытками заставить благочестивого Филарета

вступить со смолянами в переговоры и склонить их к сдаче, но Филарет с твердостью отказался, тогда Сигизмунд, презрев священную неприкосновенность посла, приказал заковать Филарета в железы и отвезти его в Польшу в темницу тесную.

Но силы оборонявшихся иссякали, на исходе двадцатого месяца осады, июня 3-го, полякам удалось проломить крепостную стену и ворваться в город. К этому времени из стотысячного населения из-за болезней и обстрелов непрестанных осталось не более пяти тысяч, но и они продолжали сражаться на улицах, женщины же, дети, старики немощные, числом в несколько сотен, затворились в соборе Пресвятой Богородицы. Когда поляки проникли и туда, то архиепископ Сергий дал знак взорвать собор вместе со всеми, там находившимися.

Поляки, сидевшие в осаде в Кремле Московском, с воодушевлением услышали весть о взятии Смоленска. Тем сильнее было разочарование, когда узнали они, что король армию распустил и отправится в Польшу праздновать триумф и отдыхать от трудов ратных. Помочь своим соплеменникам попытался Ян Сапега, с обозом продовольствия прорвался он в Кремль сквозь кордоны русские, то было его последнее деяние, внезапно заболев, он сентября 14-го скончался в Кремле, в доме Шуйского.

Но более всего полякам осажденным споспешествовало то, что не было в ополчении русском единства. Три избранных главных воеводы, князь Дмитрий Трубецкой, Прокопий Ляпунов и Иван Заруцкий, не столько сражались, сколько спорили о первенстве и о том, кто после их победы на престол Русский сядет. Особенно усердствовал Заруцкий, который, приобретя власть над Мариной, отстаивал мифические права ее сына. Пан Гонсевский из Кремля ловко разжигал огонь вражды междоусобной письмами подметными и добился того, что возмутившиеся казаки зарубили Прокопия Ляпунова.

Тогда из Кремля донесся громкий голос патриарха Гермогена, призвавшего собрать новое ополчение, вычистить из пределов Земли Русской не только иноземцев, но и всех смутьянов, и держава, изнемогшая от смуты, откликнулась на его призыв.

[1612 г.]

Поляки, пытаясь сломить дух Гермогена, заключили его в темницу, но и оттуда он продолжал обличать нечестивцев, тогда поляки уморили его голодом. Февраля 17-го Гермоген почил в Бозе и был торжественно похоронен в Чудовом монастыре. На смену ему выдвинулся боярин Иван Никитич Романов, который единственный из всех сидевших в Кремле бояр не склонился перед поляками. И помощником ему был юный Михаил Романов, достойный сын своего несгибаемого отца, митрополита Филарета, он ходил из дома в дом и укреплял дух кремлевских сидельцев, невольных пленников в земле своей.

Страдания же они претерпели великие! Уже осенью ощущалась нехватка еды, зимой же грянули морозы трескучие. Жгли, что под руку ни попадется, сначала заборы по досточкам размели, потом все деревья вырубили, затем пришел черед построек разных, под конец в ход пошла мебель, столы да лавки. По весне ели мышей и ворон, кошка стоила восемь золотых, собака — десять. Поляки же дошли до людоедства.

А ополчение все никак не могло освободить Москву, борясь не только с поляками, но и с русскими бунтовщиками. Дело пошло на лад, когда по совету боярина Ивана Никитича Романова во главе ополчения поставили князя Дмитрия Пожарского, излечившегося от тяжких ран, полученных им во время битвы в горящей Москве. Пожарский разбил казаков атамана Заруцкого, пытавшихся преградить ему путь к Москве, и За-руцкий вместе с Мариной Мнишек и Ворёнком бежали сначала в Коломну. Поляки же, изможденные осадой и устрашенные решительным настроем свежей рати, не замедлили вступить в переговоры о сдаче.

Ноября 27-го князь Пожарский под звон колокольный вступил во главе войск своих в ворота Кремлевские и склонился почтительно перед обретенной иконой Владимирской Божьей Матери, перед достославным боярином Иваном Никитичем Романовым и отроком дивным Михаилом Романовым.

Еще король польский пытался вернуть утраченное на просторах русских, но сумел собрать под свои знамена лишь несколько тысяч шляхтичей да немецких наемников. С ними Сигизмунд выступил в поход, но дошел лишь до Волока Дамского, не сумев взять и этот город уездный, побежал обратно в Польшу. Еще другая честолюбица великая, Марина Мнишек вместе с полюбовником своим атаманом Заруцким пыталась возмутить наши земли южные, призывала из Астрахани шаха персидского на погибель державы Русской, но была вынуждена бежать и оттуда, все дальше, в степи яицкие, где была схвачена и доставлена в Москву.

Смута подходила к концу, спалив самою себя в собственном безжалостном огне.

[1613 г.]

«Москва от польских и литовских людей очищена, храмы Божии в прежнюю лепоту облеклись, и Божие имя славится в них по-прежнему. Но без государя державе Русской стоять нельзя, печься о ней и людьми Божиими промышлять некому, без государя вдосталь державу Русскую разорят все, без государя держава ничем не стоится и воровскими заводами на многие части разделяется и воровство много множится».

Так начинались грамоты, что по всем городам русским были разосланы. Призывались в них люди выборные в Москву на Собор Земский для избрания царя нового. В землях думали долго, выбирая лучших и наказ составляя, в некоторых местах объявили очищающий и просветляющий пост, дабы вернее расслышать глас Господень, возвещающий об избраннике Его.

В первых числах февраля собрались в Москве посланцы всех земель Русских, перво-наперво постановили «литовского и шведского короля и их детей и иных немецких вер и никоторых государств иноязычных не христианской веры греческого закона на государство не избирать, и Маринки и сына ее на государство не хотеть», стали выбирать из своих, тут мнение было единодушным — Михаил Федорович Романов. Он ближе всех стоял к роду великих князей Московских и продолжал его, на нем почила благодать блаженной Анастасии, о нем взывал с Небес мученик Гермоген, его имя явилось некоторым святым отцам как откровение Божие, на него изливалась любовь народная к страдальцу за Землю Русскую благочестивому митрополиту Филарету, за него стояли все земли и сословия, даже и мятежные донские казаки. Но Михаил Романов, благоразумный не по летам, честь высокую отклонил, говоря, что не по его плечам ноша сия, более же всего опасаясь, что его избрание отразится на судьбе отца его Филарета, томящегося в узилище польском. Он даже удалился с Собора в Ипатьевский монастырь, посоветовав избрать на царство кого-нибудь из бояр, на кого Господь укажет. Дума боярская вместе с Собором Земским о таком и не мыслила, послали гонца к митрополиту Филарету. Две недели прошло в томительном ожидании. Наконец, пришла грамота от Филарета, в ней он благословлял сына на царство, молил его думать только о судьбе державы Русской и не противиться воле Господа, явленной через выбор народный. Перед наказом отца своего Михаил Романов смирился и взял в руки посох царский.