Я перевел взгляд на новый царский дворец. Димитрий, конечно, уже встал, работает с утра пораньше по своему обыкновению, вон, у Красного крыльца переминаются несколько дьяков, ждут вызова. Я тоже ждал, потому отчасти и не отходил от окна, если гонец заспешит в нашу сторону, я уж буду готов и не заставлю моего дорогого мальчика ждать ни одной лишней минуты. Вот Власьев вышел из дворца, спустился по ступеням крыльца, тяжело взгромоздился на коня, двинулся к своему приказу. Ему на смену во дворец вошла другая фигурка в неброской дьяческой одежде. Все шло своим чередом. Вдруг началась суета, из дворца выскочили несколько стражников и встали у дверей с бердышами наперевес, через какое-то время появился Басманов, огляделся вокруг, жестом отпустил дьяков, успокоил стражников и вновь скрылся во дворце.

Тут ударили колокола на Ильинской церкви, затем по всей Москве, тревогой отозвавшись в сердце моем. Почему-то мысль о пожаре даже не пришла мне в голову, сразу вспомнил-

ся разговор вчерашним вечером. Воевода Мнишек с непритворным испугом заверял Димитрия, что, по его верным сведениям, народ московский собирается на следующий день бить поляков. «Поделом вам, — буркнул Димитрий, чье внимание было приковано к драгоценностям принцессы Анны, лежавшим у него на столе, — нечего безобразничать!» Тут он, как всегда, прав был. Народ против поляков сильно озлоблен был, именно против тех, которых Мнишек с собой привел. Никому в голову не пришло объяснить народу, что большая часть поляков прибыла не на свадьбу, а на службу царю Русскому, поэтому вид тысячи воинов, вооруженных с ног до головы, породил слухи самые зловещие и невероятные. Да и ляхи поведением своим вызывающим давали пищу этим слухам и порождали новые. Я-то знаю, что ничего дурного у них на уме не было, они вели себя, как привыкли дома, но у нас нравы много строже. Не принято у нас палить для забавы из ружей ни в домах, ни на улице, ни днем, ни ночью, равно как и шататься пьяными по улицам, распевая песни и потрясая саблями. А за неделю до этого вообще произошел случай вопиющий, шляхтич из свиты Марины, какой-то Ланской, крепко набравшись, остановил на улице закрытый возок с княгиней Куракиной и попытался проникнуть внутрь. Княгиня, как положено жене благочестивой, прикрыла лицо платком и на слова шляхтича никак не отвечала, только кричала громко. Ланской же стал делать ей всякие предложения гнусные, как то — «приоткрыть личико», не добившись же словами цели своей, вознамерился сделать это силой и отвел руку с платком, открыв лицо княгини. Набежавший народ не стерпел такого надругательства, схватил Ланского и повлек его в Кремль на суд царский. Димитрий сим поступком бесстыдным был возмущен не менее народа московского и приказал посадить шляхтича под арест. Но это справедливое решение никого не удовлетворило, поляки возмущались суровостью наказания, как они говорили, ни за что, люди же московские громко сокрушались, что не повесили насильника на ближайшем дереве. Так что какое-то основание для опасений Мнишека было, так скромнее себя вести надо, а еще лучше — не шастать без дела

по улицам и сидеть тихо по дворам своим. Это Димитрий и высказал тестю с присущей ему прямотой. Но Мнишек не отставал и просил охраны. «Как вы, ляхи, малодушны! — рассмеялся Димитрий. — Хороши воины — черни московской испугались! Только хвастать горазды!» Но все же послал часть стрельцов к дворам поляков, еще больше оголив Кремль. Тогда-то Басманов и попросил дозволения закрыть ворота Кремля на весь следующий день.

Между тем на крыльце дворца царского вновь появился Басманов, на этот раз в сопровождении князя Дмитрия Шуйского, он в тот день дежурным боярином был. Они осмотрелись, задрав головы, Басманов во дворец воротился, а Шуйский спустился с крыльца и как-то бочком стал в сторону пробираться, делая руками странные знаки. Тут послышался шум подозрительный, я повернул голову вправо и увидел толпу человек в двести из детей боярских, вооруженных кто саблей, кто пищалью, двигавшихся от Фроловских ворот по направлению к дворцу Димитрия. Предводительствовал ими князь Василий Шуйский, его толстая, низенькая фигурка, мешковато сидевшая на коне, с саблей в воздетой вверх руке и сверкающим огромным шеломом на голове могла бы рассмешить кого угодно, но мне как-то не до смеху было, я почему-то сразу догадался, куда и зачем они идут.

«И когда ты только заговор успел составить? — обратился я мысленно к князю Шуйскому. — Ведь, казалось, все дни от Димитрия не отходил, все на глаза ему лез с угодливостью своей и веселился, и пировал. И как ты только посмел умыслить такое злодейство? Ведь только добро ты от Димитрия видел, он тебя и от казни спас, и честил тебя, и жаловал, и невесту подарил. Ты у него тысяцким на свадьбе был, ты чару за здоровье молодых поднимал и возвещал им многие лета. А как ты к Марине перед венчанием на царство обращался, падая ей в ноги и лобызая ее сапожки. Напомнить? «Наияснейшая Великая Государыня, Цесарева Мария Юриевна! Волею Божией и непобедимого Самодержца, Цесаря и Великого Князя Всея Руси, ты избрана быть его супругой, вступи же на свой Цесарский мае-

стат и властвуй вместе с Государем над нами!» Ишь, какие словеса заворачивал, а теперь чего умыслил? Креста на тебе нет!»

Как бы откликаясь на слова мои, Шуйский выхватил откуда-то большой крест и, потрясая им, что-то закричал, вероятно, подбадривая и подгоняя своих клевретов. При их приближении к дворцу на втором этаже распахнулось окошко, оттуда вылетело тело в дьяческом одеянии и шмякнулось на мостовую. Заговорщики гневно замахали руками. Если кто и сохранял спокойствие, так это немцы-охранники, быть может, они из-за недостатка воображения и русского опыта не представляли, что дальше произойдет. Неожиданно распахнулась дверь и на крыльце, третий раз за утро, появился Петр Басманов и принялся что-то выговаривать заговорщикам, те ему что-то отвечали, все больше напирая и поднимаясь вверх по ступеням. Вдруг блеснул солнечный зайчик и юркнул в тело боярина. Басманов исчез за спинами нападавших, охранники как стояли, так и остались стоять, пригвожденные к стене, заговорщики ворвались в распахнутые двери.

Я остался у окна, не имея сил отойти прочь и ожидая неведомо чего. Дождался. На боковой стене дворца, видной мне, но скрытой от немногих оставшихся на площади заговорщиков, распахнулось окошко, из него выпрыгнул невысокий, но крепкий и ладный человек, блеснуло золотое шитье кафтана, я возликовал — Димитрий! Но что такое, почему он не встает? Видно, упал неловко, высота-то изрядная, да и прыгал он так, как будто хотел улететь как можно дальше, вместо того чтобы, повиснув на руках, мягко опуститься на землю. В подтверждение мыслей моих из окошка вылезла маленькая черная фигурка и с обезьяньей ловкостью стала спускаться по стене — любимый арапчонок Марины. Но вот Димитрий, слава Богу, поднялся и, приволакивая правую ногу и поддерживая левой рукой правую, запрыгал куда-то в сторону. Оказалось, что к стрельцам, которые стояли неподалеку на посту и без приказа не смели двинуться с места. Заметив же царя или услышав его призывный крик, они устремились к нему, подхватили на руки и понесли прочь от дворца. Но и заговорщики не дремали, те из них, кто оставался на площади, побежали за беглецами и

вынудили их остановиться, а потом подоспели и основные силы во главе с Василием Шуйским. Остановились стрельцы с Димитрием — вот гримаса Судьбы! — у полуразрушенного дворца царя Бориса. Сзадц был высокий забор, перед ними — озлобленные преследователи, силы были неравны: на десяток стрельцов приходилось больше сотни заговорщиков, исход битвы предрешен. Но стрельцы стояли твердо, выставив вперед свои бердыши, и возникла непонятная мне заминка, как будто велись какие-то переговоры. «И эти предадут!» — с грустью подумал я. Вдруг раздался залп из пищалей, потом еще один, и над тем местом, где стояли стрельцы, замелькали сабли. Но вот все стихло, толпа расступилась, и два злодея под радостное улюлюканье остальных повлекли за веревки, привязанные к ногам, изуродованное тело. Я видел лишь короткую нижнюю рубашку, залитую кровью, да лицо размозженное о камни. У забора остались неподвижные, окровавленные тела стрельцов, да два разбойника вцепились в шитый золотом кафтан и тянули его, каждый к себе.

Я тупо наблюдал за происходящим. Заговорщики отправились к Вознесенскому монастырю и долго стояли возле него, наконец, из ворот вышла монахиня, в которой я по гордой поступи сразу признал царицу Марию. Заговорщики приступали к ней с какими-то расспросами, но она постояла безучастно над распростертым у ее ног телом, повернулась и скрылась за воротами монастыря. Тело поволокли через весь Кремль к Фроловским воротам. Вот они поравнялись с моими окнами, я внимательно всмотрелся в изуродованные останки. В сердце ничего не дрогнуло.