«Это не Димитрий», — отстраненно подумал я.

В тот день сердцу моему нельзя было доверять, оно омертвело, ссохлось, коркой непробиваемой покрылось, оттого при открытии своем я не испытал ни облегчения, ни радости.

Но тогда я этого не знал и только поражался своей твердости и выдержке, весь тот день я был холоден и рассудителен,

как никогда. Вероятно, таким же я был бы, если бы Господь по неизбывной милости своей известил меня о грядущей скорой кончине. Я бы не стенал, не суетился бестолково, не молил бы Господа об отсрочке, я бы спокойно занялся последним устройством своих земных дел, ничего и никого не забывая. О кончине я недаром вспомнил. «Вот и конец сказке! — прозвучало тогда в голове. — Праздника больше не будет! Никогда!» Но мысль эта не загудела набатом, вытесняя все прочие и разрывая болью голову, как не раз бывало встарь, она прошелестела и ушла, ничего не оставив после себя.

Первым делом я отправился к княгинюшке. Она видела лишь последние мгновения трагедии, но этого хватило ей, чтобы упасть на кровать почти без чувств. Я отогнал суетившихся вокруг нее Парашек, взял милую мою за руку и, нежно поглаживая ее, сообщил ей на ухо о своей твердой уверенности в спасении Димитрия. Княгинюшка разразилась слезами радости.

— Я пойду, разузнаю все в подробностях, — бодро сказал я, вставая с кровати, — а как разузнаю, сразу же вернусь, чтобы доложить тебе.

— Иди, князь светлый, иди и поскорее возвращайся с вестями хорошими, — напутствовала меня княгинюшка.

Я призвал стремянного Николая и приказал ему отправляться в город, узнать в доподлинности, что там произошло. Сам же всего с двумя холопами поспешил к дворцу Димитрия. Многих людей я расспросил, и случайных свидетелей происшедшего, и слуг, и оставшихся в живых русских охранников Димитрия, изгнанных из дворца и бродящих неприкаянно вокруг. Но больше всего сведений я получил от заговорщиков. Я многих из них не знал, те же, с кем был знаком, поначалу смущались, отвечать на вопросы не хотели, но, видя мое спокойствие, быстро разговаривались и описывали все в красках и деталях, явно гордясь своей победой.

Картина сложилась такая. В ту ночь Марина ночевала на половине Димитрия. Тот встал по обыкновению на заре, Басманов, спавший у порога царской спальни, доложил, что ночь прошла спокойно. После короткой молитвы и легкого завтрака Димитрий приступил к делам, продиктовал несколько пи-

сем Яну Бунинскому, затем призвал дьяка Власьева и долго обсуждал с ним ответ польским послам в присутствии дежурного боярина князя Дмитрия Шуйского. Следующим к царю вошел дьяк Тимофей Осипов, который сам напросился на прием, говоря, что у него есть секретнейшие сведения, которые он может донести только самому государю. Видно, Басманов что-то заподозрил и тихо последовал за дьяком, когда же тот, приблизившись к царю, вдруг выхватил кинжал, Басманов хладнокровно заколол его. Это и послужило причиной первого небольшого переполоха. Небольшого, потому что дело-то привычное, я ведь недаром Димитрия предостерегал, явных покушений на него было несколько, но Господь неизменно хранил его.

Едва вынесли тело злодея, как раздался набат. «Пожар, наверно», — поспешил успокоить царя князь Шуйский, но Димитрий насторожился и послал Басманова проверить, что происходит. За ним увязался и Шуйский. Басманов не углядел ничего подозрительного и вернулся с докладом к царю. Тогда же и Марина, проснувшаяся и одевшаяся, пришла пожелать доброго дня своему царственному супругу. Их милые любезности были прерваны криками приблизившихся к дворцу заговорщиков. «Явились сообщники нашего незадачливого убийцы! — рассмеялся Димитрий и приказал Басманову. — Отдай им тело их товарища и скажи, чтобы убирались прочь!» Басманов приказ исполнил, но при этом углядел в распахнутое окошко больше Димитрия. «Там Шуйские во главе и еще несколько людей именитых, — крикнул он, — это бунт! Я предупреждал!» Димитрий немедленно проникся серьезностью положения, отдал короткие приказы об организации обороны, сам же, крикнув Басманову: «Задержи их!» — устремился вниз по лестнице, увлекая за собой Марину. Все, в том числе и Басманов, были уверены, что Димитрий скроется тайным ходом, как ни старались сделать из этого секрет, но слухи все равно ходили.

Басманов несколько самонадеянно вышел на крыльцо, надеясь урезонить заговорщиков, среди которых было немало его знакомых. Он говорил об ужасе бунта и безначалия, убеждал их одуматься и разойтись по домам, ручался за милость го-

сударя, многократно проверенную. Но заговорщики, подобравшись к боярину, закололи его кинжалами, и первым нанес удар Михайло Татищев, приятель близкий, незадолго до этого спасенный Басмановым от вполне заслуженной ссылки. Едва бунтовщики ворвались во дворец, как вынуждены были остановиться — путь во внутренние покои им преграждали около двадцати немецких охранников. И тут в нескольких шагах за наемниками вдруг появилась фигура Димитрия с саблей в руках. «Я вам не царь Федор! — громоподобно прокричал он. — Меня голыми руками не возьмешь!» Звук его голоса потряс охранников даже больше, чем бунтовщиков, потому что они никакие ожидали увидеть царя во дворце. Один из немцев, лучше других знавший русский язык, обернулся и крикнул Димитрию: «Бегите, государь! Мы честно исполним свой долг!» Другие же в знак согласия стукнули рукоятками бердышей об пол. Димитрий исчез, немцы устлали своими израненными телами всю лестницу до самого верха.

Даме известно лишь, что стрельцы, подобравшие раненого царя, окружали его столь плотной стеной, что никому не удалось разглядеть, что происходило за их спинами. Но Димитрий точно был там, это подтвердили люди, хорошо знавшие его голос. Димитрий вел переговоры с бунтовщиками, сначала пробовал уговорить их, напоминая о присяге, и привлечь на свою сторону обещаниями наград и жалованья, наткнувшись же на непрекращающиеся обвинения в самозванстве, сменил тон, стал требовать свидания с матерью, потом дозволения переговорить с народом с Лобного места и даже намекал, что там он чистосердечно расскажет свою историю. «Да он просто время тянул!» — помнится, смекнул я тогда. Когда же бунтовщики на все предложения Димитрия ответили грубой бранью, то в переговоры вступили стрельцы. Теперь они требовали присутствия инокини Марфы: «Если он сын ее, то мы умрем за него, а если царица скажет, что он самозванец, то волен в нем Бог». Когда же им было в этом отказано, принялись выторговывать себе награду. Тут терпение бунтовщиков лопнуло, и они в упор расстреляли стрельцов из пищалей. Когда стрельцы рухнули на землю, открылся вид на коренастого, одетого в одну лишь короткую нижнюю рубаху человека, который извивался, пытаясь выбраться из-под придавивших его тел. Рядом с ним лежало сваленное кучей царское одеяние. «Наверно, ему хотели перевязать рану», — высказал кто-то предположение. Но это уже никогда не проверить, потому что вперед выскочили два злодея, Ванька Воейков и Гришка Валуев, и разрядили в царя свои пищали, а за ними и другие налетели и стали сечь тело саблями. Когда же жажда мести была удовлетворена и страсти немного остыли, среди бунтовщиков начались споры. Большая часть из них были дети боярские из вотчин Шуйских, направлялись они по призыву царя в лагерь под Ельцом, проезжая же через Москву, были соблазнены Шуйскими и вовлечены в заговор. Люди они были простые, о том, что в Москве в последний год происходило, знали понаслышке, Димитрия никогда не видели, их нетрудно было убедить, что на троне московском сидит самозванец, тем более что анафему Расстриге и Самозванцу они не раз в церкви слышали. Но речи Басманова, самого царя и стрельцов пробудили в них сомнения, и они стали требовать у своих главарей, чтобы царица Мария при них признала, что убитый — не ее сын. Так заговорщики оказались у Вознесенского монастыря. Мария обрушилась на них с проклятиями и упреками: «Раньше спрашивать надо было! — но, разглядев тело, вдруг успокоилась: — А этот, конечно, не мой сын!»

Закончив расспросы и возвращаясь в свой дворец, я остановился на месте последнего боя. Стрельцы убиенные лежали рядком, одежды царской и след простыл, на земле валялось лишь чье-то грубое и не очень чистое исподнее, на которое никто не покусился. Там же в заборе была калитка потайная, невысокая, мне до пояса. Стоя рядом, я незаметно, но сильно нажал на нее коленом. Калитка не подалась, запертая изнутри. «Если ее запер Димитрий, то он спасен, — подумал я, — а если не Димитрий, тогда где он?»