Полк стоял в спешенном порядке, не расходясь, держа лошадей в поводу. Возле нас целая ватага казачат-подростков в рваных бешметиках, в потертых шапчонках и в изношенных башмаках. С нескрываемым любопытством и детской наивностью они заглядываются в наши лица, рассматривают наше оружие, черкески, коней... и тут же громко делятся своими впечатлениями. Они словно слегка забыли «казачий строй» и форму казачьей одежды под гнетом красных и теперь, увидев все это, старались восстановить в памяти то, что было почти год тому назад. Они заглядывают казакам в рот, слушая малопонятную для них «мову» казаков-черно-морцев.

— А ты зачем суды пришел? — вдруг слышу я. И едва успел оглянуться на произнесшего эту фразу, как один подросток-казачок стал «дубасить» другого.

— Ты за что же? — кричу ему.

— Ы-ы... дык ета балынавик, дядинька!.. Када ихния тут были, — он нас бил... а теперь вот мы иво! — быстро проговорил мне казачок-подросток лет десяти.

Быть ему урядником, думаю: активный и смышленый. Но... война для всех! Даже и для детей. Не жуткая ли эта трагедия, — подумал я тогда, и мне стало как-то грустно.

5-ю сотню сотника Демяника оставляют здесь «для наведения порядка». Полку приказано немедленно идти в станицу Константиновскую, где и расположиться на ночлег. Полк круто поворачивает на восток. Врангель пошел в станичное правление говорить со стариками.

В станицу приходим почти ночью, когда казачки готовят «вечерять». Тьма на улицах — хоть глаз выколи. Станица большая. Квартирьеры не успели нас встретить, и полк блуждает по улицам. Во дворах слышится женский надрывающий душу плач и неумолкаемый лай собак. Это плачут жены тех казаков, которых красные мобилизовали и увели с собой.

— Што с ними будет?.. — причитает одна из них, встретившаяся нам на улице. Наконец квартирьеры нас нашли. Штаб полка, т. е. подъесаул Безладнов со мной, разместился в богатом доме. В семье одни бабы и дети-подростки. Сами, без наших слов, накрывают нам стол и, накрыв, просят кушать.

— Да где же хозяин? — как всегда запросто спрашивает Безладнов своим громким голосом. И старушка, крупная, представительная и еще бодрая казачья мать, которая в семье пользуется исключительным уважением, как глава патриархальной семьи, — она беспомощно и всхлипывающе заплакала, приговаривая:

— ...ак-каян-ныя... пагубили маиво сыночка...

Я сразу же все понял. И ее слова «акаянныя и пагубили», причитаемые в плаче чисто «по-линейски», — этим она сказала «все».

— Успокойтесь, бабушка... сядьте на скамеечку и расскажите, кого погубили? — ласково говорю ей, обняв за плечи. В это время вошла старшая сноха — высокая, красивая и величавая женщина лет тридцати. У нее очень грустное лицо. Видно, что свое горе она уже выплакала и теперь ее святая обязанность — «вести дом и пригождатъ дорогой свекровьюшке», потерявшей своего старшего сына-соколи-ка. А она... она будет только трудиться и плакать незаметно для других о расстрелянном своем муже. Она и передала нам кратко, что муж ее был урядником 2-го Лабинского полка и с войны вернулся прапорщиком.

— Мы богаты и очень почитаемы в станице. Муж был серьезный и такой хороший и уважительный для всех! Ну, конечно, пришли красные, арестовали... потом выпустили. Он скрывался... потом арестовали опять и... расстреляли. Не расстреляли, а исказнили всего, — закончила она, молодая вдова. Потом сняла со стены карточку. Он снят с казаками. Почти со скобелевской бородой, с благородным открытым лицом и с острыми наблюдательными глазами — перед нами стоял казак в погонах прапорщика. Это был характерный тип линейного казака, предки которого свой острый взгляд выработали в долголетней борьбе с храбрыми горцами Кавказа.

Их горе, их трагедия были так понятны нам, что я даже пожалел, что мы попали в этот дом. Тут у самого такое горе с гибелью нашего отца, а теперь вот у других... И горе этих женщин, их смирение и внимание к нам, освободителям, было так искренне, что даже разжалобило и Безладнова.

В этот день наш полк прошел около 60 верст и не настиг отступавшую пехоту красных. И надо признать, что этот отход-маневр красных был хорошо продуман и отлично выполнен.

«По данным штаба дивизии, силы, находившиеся против нас (т. е. Михайловская группа, Ф.Е.), исчислялись в 12-15 тысяч человек, главным образом пехоты, при 20-30 орудиях. Конницы было лишь несколько сотен.

Красные, имея пехоту на подводах, отходили чрезвычайно быстро. К вечеру наши части достигли линии станицы Чамлыкской и хутора Синюхинского, пройдя за день 40-45 верст. Колонна полковника Топоркова (1-й Запорожский и

1-й Уманский полки) нагнала в районе Синюхинских хуторов арьергард противника, нанесла ему поражение и захватила более 100 пленных, пулеметы и большой обоз», — так пишет генерал Врангель в своем труде «Белое Дело», т. 3, стр. 74 и 81.

А пока что мы сидим с Безладновым и возмущаемся тем, что мы буквально прозевали отход красной пехоты и никак не можем нагнать ее арьергард. И пять первоочередных полков нашего Кубанского Войска и Черкесский конный — все эти шесть полков Кубанской конницы распылены, действуют самостоятельно, скачут за красными по разным дорогам, скачут за красной пехотой и не могут нагнать ее. И это вместо того, чтобы все эти полки, цвет войска, собрать в один кулак и ударить всей силой в главный красный пункт его отступающих частей, на станицу Урупскую.