Больше я его не видел. Писали, Коля Равва стал летчиком, но его сбила своя же пехота, как протест, что он летал на разведку. Аэроплан его рухнул на землю и... так жутко погиб отличный кавалерийский офицер Александрийского полка бессмертных гусар, как звался этот полк.

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ Опять в Финляндию

1-й Кавалерийский корпус, как и наша 5-я Кавказская казачья дивизия, не успели прибыть в Петроград для подавления первого большевистского восстания, которое произошло 3-го и 5-го июля. Его подавили 1-й, 4-й и 14-й Донские казачьи первоочередные полки, стоявшие тогда в Петрограде. Нашу дивизию перебросили в Финляндию и расквартировали в районе железнодорожной станции Ууси-кирка (Новая церковь), что немного севернее района Териок. Наш же полк размещен был в селе того же названия, отстоявшего от станции в 10 километрах на запад. Узнав о переброске в Финляндию, казаки были очень рады, искренне полюбив эту страну.

Должен подчеркнуть, что, когда полк выступал из Финляндии под Двинск в июне месяце, местное население района под Або, где квартировал полк, через своих ленсманов (старосты сел) преподнесло полку похвальную грамоту, в которой говорилось, что «казаки, в их представлении, казались варварами... Но когда население так близко соприкоснулось с ними и сравнило их с русскими революционными солдатами — нашло их людьми спокойными, рассудительными и воински дисциплинированными». Получив эту грамоту, командир полка полковник Косинов, как и мы, старшие офицеры полка, не только что не обратили внимания на ее содержание, но как-то легкомысленно отнеслись к ней, даже посмеялись и, конечно, не сохранили ее. Казаки об этом знали, им это очень льстило, вот почему, узнав, что наш полк перебрасывается вновь в Финляндию, и были бесконечно рады.

Моя 2-я сотня шла последним эшелоном полка. На очень маленькой станции Ууси-кирка, разгрузившись и пройдя походным порядком 10 километров по шоссированной дороге в сосновом лесу, — с пригорка «воткнулись» в церковную площадь. Наш полк всегда входил в населенные пункты с игрою оркестра полковых трубачей и с песнями всех сотен. Вызвав песенников и свернув налево, сотня двинулась по улице.

— Здорово, друг... уведомляю, что кончен наш кровавый бой... — затянул любимую у «линейцев» песню бархатный баритон приказного Гераськи Сапегина, казака станицы Дмитриевской, и сотня, на три голоса, подхватила речитативом:

— Тебя-a! С победой поздравляю!.. — и потом протяжно, как бы с жалобой, заунывно, огласила: — Себя-а — с оторванной рук-ко-ой...

Сотня спускается вниз, почему казачья песня, разливным эхом, слышна очень далеко впереди нее. Казаки находятся в каком-то упоительном ударе, поэтому и поют исключительно восторженно. Жители-финны с любопытством рассматривают казаков и слушают их стройное пение. По аллеям громадного двора-парка справа бегут три девушки-подростка. Они выскакивают на улицу через боковую калитку и от неожиданности останавливаются, наткнувшись «на голову сотни». Сотня с задором поет уже веселую песню, а они, вылупив свои глазенки, любовно заглядывают во рты казаков. На них легкие летние платьица, на ногах сандалии без чулок и весь их вид такой элегантно-очаровательный. Под взоры «этих фей» казаки поют еще веселее, как вдруг подскакивает сотенный урядник-квартирьер и докладывает, что: «Для Вас, господин подъесаул, и для первой полусотни квартиры отведены на этой даче», — и рукой показывает на двор-сад, откуда выбежали эти феи.

Я слегка растерялся: «На этой дивной даче?.. И с феями?» Над воротами дачи, на голубом фоне, золотыми крупными буквами, красуется надпись — «Светлановка».

В конном строе первая полусотня входит в этот двор-сад, а вторую полусотню урядник-квартирьер ведет куда-то вверх.

Я осматриваюсь: справа «службы», а в глубине двора, за цветочными клумбами — маленький дворец. За ним лес, уходящий к озеру. Наши феи уже здесь. Одна из них, лет 15, с острыми черненькими глазенками, очень живая, все время находящаяся в каком-то восторженном движении, приблизившись к моему беспокойному белому кабардинцу и заглядывая мне в глаза, быстро бросает:

— А для Вас, господин офицер, комната отведена на даче Калерии Ивановны.

— Спасибо, спасибо! А кто такая Калерия Ивановна? — спрашиваю я это наивное дитя.

— А она — владелица этой дачи... хотите, я проведу Вас к ней? — отвечает она.

Разместив сотню, отдаюсь в распоряжение феи. Мы проходим цветочные клумбы, раскинутые террасками книзу, и на пороге роскошной виллы — вижу блондинку лет 30, пикантно одетую по-парижски, в высоких полусапожках коричневой шевровой кожи, плотно зашнурованных до пол-икры. Рядом с ней десятилетняя девочка, видимо, дочка, и гувернантка. Мило улыбаясь, она произнесла внятно и любезно:

— Господин офицер... Здравствуйте! Очень приятно, что Ваши казаки будут стоять у меня. Позвольте познакомиться? Для Вас уже отведена комната. Я покажу ее Вам сейчас.

Так встретила меня хозяюшка этой роскошной дачи, Калерия Ивановна Светланова, супруга инженера Петра Семеновича Светланова в селе Ууси-кирка. Мы входим с нею в большой кабинет с очень высоким потолком. На стенах его средневековое вооружение — мечи, панцири, металлические сетки. А у входа в него, у двери — в два роста человека средневековые рыцари, закованные в броню. Потом, по ночам, проходить мимо них было немного жутко.

— Господин офицер, Вы голодны! Мы сейчас закусим, а вечером из Питера приедет муж, и мы будем вместе ужинать, уже как следует, — говорит она.

Вечером, как и всегда потом ежедневно, прибыл ее муж. Познакомились и сразу же подружились. Ему лет 35. Среднего роста красивый брюнет, добрый, остроумный, у которого «царицей дома» была его жена, отличная пианистка. Дом Светлановых богатый и гостеприимный. У них гостят дочки его друзей-инженеров, вот «эти феи». За столом у них всегда не менее десяти человек. Меня хозяюшка посадила «навсегда» возле себя справа. За столом всегда очень оживленно, так как все остроумны, веселы и хорошо воспитаны. Разговор у них льется рекою. Они очень рады прибытию казаков, т. е. «боятся солдат, а у казаков — всегда порядок», без лукавства и лести говорят они.