Вот короткие слова живого свидетеля, но довольно жуткие. Здесь важно то, что первые жертвы гражданской войны никогда не забываемы...

Новые офицеры полка

В родной полк вернулся сотник Попов*. В начале 1914 г., с взводом казаков от полка, он был назначен в Персию (в Мешхед), в конвой Российского Императорского консула. Попов считался в полку отличным и энергичным офицером, как и гордым человеком.

На митингах Попов выступал часто. Говорил умно, активно и своими речами, призывая казаков к порядку, к дисциплине, — очаровал их. Почти все казаки знали его еще по мирному времени, так как в полку он пробыл ровно два года, почему и верили ему. Офицеры и выдвинули его кандидатуру в новый полковой комитет. Попов с удовольствием идет на это. В комитете его выбирают председателем. За дело принимается активно и... пересаливает. Он так стал смело говорить в комитете и требовать дисциплины, проявляя при этом свои диктаторские замашки, что комитет своею властью удаляет его с поста, а на его место выбирают вахмистра 1-й сотни Григория Писаренко, казака станицы Кавказской. С этого дня оборвалась духовная связь офицеров полка с полковым комитетом.

Полк — это есть громоздкая и серьезная часть армии. Всякий полк блистал славою своего командира полка или падал в бесславие от отрицательных личных качеств его. В то

революционное время, когда полковой комитет фактически по своей власти стоял выше командира полка — естественно, во главе этого комитета должен был стоять обязательно офицер. Офицер опытный, серьезный, интеллигентный и развитый, который интересы своей страны, армии — ставил бы выше революционных всевозможных требований-прихотей толпы, массы, хотя бы она и состояла бы из доблестного нашего молодецкого казачества. Конечно, обыкновенному уряднику — это понять, постичь — было невозможно. Председатель-урядник больше требовал от власти, вместо того чтобы ей помогать. Вот почему и оборвалась духовная связь офицеров с полковым комитетом. Сотник Попов, ущемленный, уехал в отпуск и в полк уже не вернулся.

Почти одновременно с сотником Поповым в полк прибыл подъесаул Растегаев*, кадровый офицер Кубанского (Варшавского) конного дивизиона. Он прибыл в полк без запроса общества господ офицеров полка, как полагалось в Императорской армии — принять или не принять офицера в свой полк?

По своему чину подъесаула — он становился старше всех нас, молодых подъесаулов и старых кавказцев, что нам не должно было понравиться! Но... на его родной сестре был женат наш, нами уже оцененный только с отличной стороны — командир полка Г. Я. Косинов, почему мы молча приняли его в свою семью. Растегаев оказался отличным офицером и полковым товарищем, импозантным в седле на своем мощном рыжем английском коне и с дивным баритоном, годным в оперу. Подъесаул Дьячевский заболел, выехал на Кубань и его 4-ю сотню принял Растегаев.

Как-то 45-летний командир 5-й сотни есаул Авильцев, придя в офицерское собрание, со свойственной ему остроумной грубостью, сказал нам:

— Прямо-таки взбесились казаки моей сотни... все время просят устроить джигитовку! То не дозовешься и недо-шлесся никого и никуда, а тут — хотят джигитовать! Я, конечно, разрешил им, но заявил, что за последствия не отвечаю, — сломает кто-нибудь себе голову, а потом и потянут еще в революционный суд...

Выслушав эту тираду, мы весело смеялись. А застрель-щиком-то этого был урядник Науменко Трофим, казак станицы Терновской. При мне он окончил учебную команду курса 1913-1914 гг. Отличный наездник, танцор лезгинки и казачка, песенник и отличный, лучший гимнаст на снарядах в учебной команде. К тому же — щеголь и ухажер. Еще под Або я видел его, шедшего под ручку с какой-то «нэйти» (барышней) в шляпке. Я только радовался за своего воспитанника, услышав теперь неудовольствие его командира сотни.

К этому времени подошли сотенные праздники 1-й и 3-й сотен, которые всегда праздновались торжественно. Казаки отпраздновали их теперь отменно и... с молодецкой джигитовкой. Начало 5-й сотни оказалось заразительным. Революция и джигитовка, две вещи, казалось бы, несовместимые...

Побывав на праздниках соседних сотен, казаки 2-й сотни заволновались. Вахмистр и взводные урядники обратились ко мне с ревнивым чувством и такими словами:

— Что бы это сделать, господин подъесаул? В других сотнях праздники, а у нас ничего! Уже и сотня волнуется! — весело, запрашивающе говорят они.

Сотенный праздник приходился на 8 ноября, в день Святого Архистратига Михаила, ждать его было долго. Взвесив все, я предложил им устроить сотенный концерт-бал в финском народном доме. Урядники подхватили эту мысль, и подготовка к нему началась немедленно же. В ход пустили стихи Пушкина и Лермонтова о Кавказе и о казаках. К участию приглашены танцоры и других сотен.

На концерт приглашены все офицеры полка с их хозяюшками с семьями, казаки других сотен. Вход бесплатный. Платный лишь буфет, свой собственный, казачий.

Концертную программу открыл хор полковых трубачей. Их сменил хор сотенных песенников. Пели отлично, не построевому, а «благородно», на три музыкальных голоса.

На фоне хора, со взводными урядниками Федоровым и Толстовым (оба Темижбекской станицы), мы спели «трио» «Така ии доля...» Наши казаки-линейцы почти не знакомы с поэзией Тараса Шевченко, почему пение слушали очень внимательно:

За тэ — що так щыро, вона полюбыла Козацькии очи — просты сыроту...

Стояла тишина. Думаю, что в эти моменты многие казаки перенеслись в свои станицы и думали только о своих же-нушках-подруженьках и о своем далеком и невозвратном «парубстве»...

Не стоит писать об успехе. В особенности у местной русской питерской знати, которые-то и казаков с Кавказа видят и слушают, так близко, впервые в своей жизни. Они полюбили их искренне. Трио спело еще две-три веселых песни, и занавес опустился, так как после этого будет «гвоздь» концерта. И, когда занавес поднялся вновь, зрителям представилась картина — черкесы...