Финляндия была очень бедна хлебными злаками, и белый хлеб там считался роскошью. Население питалось только ржаным черным хлебом, обыкновенно черствым, выпекаемым на много дней вперед. В виде громадных бубликов, нанизанных на жердь, хлеб сберегался на чердаках. Вот почему казаки так хотели к своему празднику полакомиться родным хлебом своих богатых станиц. На напитки и закуски щедро были отпущены деньги из артельных экономических сумм.

Решено было пригласить всех господ офицеров полка, всех вахмистров и взводных урядников ото всех сотен и команд и полковой хор трубачей. После молебна — на длинные столы в одном из отделений кирпичных двухэтажных казарм 20-го Финляндского драгунского полка — сели около 250 человек. И единственной дамой среди всех была неожиданная гостья — жена младшего урядника Анцупова-старшего (в сотне было два родных брата), казачка станицы Дмитриевской. Ее с мужем посадили рядом с командиром полка.

После простой казачьей жизни в станице румяная молодая бабенка была сильно смущена и никак не хотела принять это приглашение. Молодецкий и смелый на слово муж, рослый, всегда видный на своем крупном сильном коне, польщенный вниманием офицеров — он ласково, но с определенной властью над женой, активно взял ее за талию и, к всеобщему восхищению присутствовавших, сел с нею на указанное место. В широкой зимней станичной кофте, покрытой темным кашемиром, в длинной широкой юбке, в теплом шерстяном подшальнике на голове — она была анахронизмом в Финляндии, где все крестьянки одевались по-городскому. Но всем нам было особенно приятно, — это была подлинная наша Кубань, ее станица.

Первый тост за войскового атамана и войсковое правительство встречено было громовым «УРА»! От радостного настроения — взываю к казакам:

— В честь нашего славного Кубанского Войска — ОГОНЬ! — и сам стреляю из револьвера в потолок.

Рой офицеров, вахмистров и взводных уряд ников (мы разрешили и взводным урядникам приобретать револьверы и носить их в кобурах) последовали этому примеру. Сверху посыпалась на всех штукатурка. Под нее все еще более восторженно кричат «ура» и продолжают стрелять в потолок. Вдруг подбегает ко мне сотенный вахмистр подхорунжий Толстов и тревожно докладывает, что одна из пуль, рикошетом от потолка, ранила в шею казака Гаврилова.

Его уже окружили казаки. Спешу к раненому и вижу: из шеи сочится кровь, но ранение поверхностное. В такое тревожное время — этот случай был неприятен. Гарнизонная солдатская власть к этому случаю могла «пришить» все что угодно во вред офицерам. Все надо было ликвидировать тут же и немедленно. Казак Гаврилов был тихий, скромный, молчаливый и послушный и в революционных делах ничего не понимал.

— Больно, Гаврилов? — спрашиваю его, а сам испыты-вающс смотрю в его глаза, чтобы уловить настроение.

— Немножко... но ничего, господин подъесаул, — отвечает он. Я треплю его по плечу и бодро спрашиваю:

— Пьете водку, Гаврилов?

— Так точно, пью, господин подъесаул, — уже весело отвечает он.

— Дайте два чайных стакана! — бросаю в массу казаков. Стаканы быстро появились, наполненные водкой.

— За Кубань!. За наше славное Кубанское Войско — выпьем вместе, Гаврилов? — говорю ему бодряще, и вместе выпиваем до дна. Еще более громкое «ура» покрыло всех и скрыло от посторонних глаз и ушей этот случай.

Веселие разгоралось. За столы «просочились» и не приглашенные урядники. Всем хватило место, как и хлеба и соли с напитками. Здесь собралась вся полковая старшина в папахах с галунами. Это был «цвет полка», закаленный дружбой еще с мирного времени и проведший вместе всю войну. Лились песни, гремел пол второго этажа от станичного танца «казачок». Урядники-хозяева следили за порядком.

Как пели и как танцевали казаки! Это было последнее веселие в 1-м Кавказском полку. Через несколько дней, приказом народных комиссаров — во всей былой российской армии — приказано снять погоны, и корпус офицеров был отменен. Все покатилось вниз, в анархию...

Через три дня, 11 ноября, был день моего рождения. В уютной квартире хозяюшки-финки собрались все офицеры полка. В смежной комнате за столом с напитками и закусками — разместился полковой хор трубачей, согласившихся игрою приветствовать своего былого адъютанта. Тогда приказывать было уже нельзя. Все мы, и офицеры, и трубачи, в погонах, в черкесках. Закусывая и выпивая, — хор трубачей под руководством штаб-трубача Лашко — мягкими нежными мелодиями услаждал наш слух, с сознанием чего-то нами всеми безвозвратно утерянного...

Душа ведь вещун. И эти два праздника были буквально ПОСЛЕДНИМИ, когда мы, офицеры-кавказцы, собрались вместе на веселие с полковыми трубачами в полковой семейной обстановке...

Вторая встреча с Сорокиным

Жизнь в гарнизоне Вильмондстранда шла своим чередом. Хорунжий нашего полка Косульников Андрей женился на свояченице коменданта города. Она — красивая стройная девица, отличная в бальных танцах, хорошо воспитанная. Род их из города Старая Русса, обрусевших поляков. Мы были рады прибавлением в полку приятной дамы, с которой наша молодежь подружилась еще до женитьбы Косульникова. Супруга коменданта-поручика, теперь наша полковая родственница — разрешилась от бремени, но радость мужа была омрачена событиями: он должен был бежать с митинга своих солдат и спасся от расправы в нашем полку. 3-го Линейного полка сотник Богомаз — так же после митинга прибежал в наш полк и просил защиты. Полк защитил обоих.