Полковник В.Н. Ткаченко665, последний командир 1-го Лабинско-го полка в 1920 году, вспоминал юнкерские годы:

«Коля гордый был, но отличный товарищ. Вахмистром сотни был донец, он не любил Бабиева. И вот на первой же вечерней перекличке юнкеров сотни он произносит очередную фамилию — Бабиев, делая ударение на первый слог, то есть на букву «а». Бабиев молчит. Вахмистр вторично называет так же его фамилию, Коля опять молчит. Вахмистр видит, что юнкер Бабиев находится в строю, и резко делает замечание:

— Юнкер Бабиев! Почему Вы не отвечаете?

— Моя фамилия Бабиев, а не Бабиев, — делая ударение на букву «и», резко ответил он.

Так прошло два-три дня, и наконец вахмистр стал называть его фамилию так, как настоял Коля. Ударение на «а» давало корень слова «баба», то есть «бабий, бабский», чего он не допускал совершенно»666.

Бабиев не любил учиться. Он забросил учебники и совершенно не занимался. Был бы он ленив или не способен к наукам — было бы понятно, но он просто не хотел учиться. Неудовлетворительные баллы его не пугали. На вечерних репетициях в классе он то шил себе чевяки, то какую-нибудь замысловатую кобуру или казенные шаровары на пуговицах переделывал на «очкур». Бабиев пищал на зурне или выбивал дробь на барабане или на парте, для лезгинки. Но в строю, в часы конной езды, джигитовки и рубки он преображался. И в этом у него не было конкурентов.

USz.

Николаевское училище — сердце русской кавалерии и рассадник лихих конников. Уроки езды и вольтижировки были ежедневными, а в сотне два раза в неделю была и джигитовка. Первые ремонты лошадей в казачью сотню набирались самим Великим князем Николаем Николаевичем, генерал-инспектором кавалерии. Кони действительно были на редкость и по своему экстерьеру и выездке резко выделялись среди прочих лошадей училища.

Совершенно естественно, что в кавалерийском училище на езду обращалось главное внимание. Прохождение курса начиналось на сложенных вчетверо попонах, на драгунских ленчиках, на уздечках и, конечно, без стремян, чтобы выработать посадку и шенкель. Такие упражнения удовольствия не доставляли, это не то что ездить по-казачьи, «охлюпью». Райское ощущение — садиться в казачье седло после драгунского ленчика. Плохо ездившие юнкера испытывали на себе не только неудовольствие начальства, но и нескончаемые насмешки товарищей, а это было, пожалуй, похуже. Хорошие ездоки ценились, и им нередко прощались многие грехи по учебной части. Это и спасало Бабиева в училище.

На конкур-иппике в Михайловском манеже Казачьей сотни юнкеров все любовались только им. На ежегодной знаменитой «лермонтовской карусели» в ложах был весь Петербург. После вольтижировки гвардейских конных полков — джигитовка сотни Николаевского училища. Бабиев проделывает трудный и опасный номер «мертвец». И сразу перед публикой — сцена погони. За Бабиевым гонятся, стреляют на ходу. На полном скаку, взмахнув руками, он откинулся назад и покатился кубарем по земле. Все в ужасе... Но к нему уже подскакали друзья, кладут рядом коней, хватают его поперек седла и скрываются, отстреливаясь...

«Николай любил дисциплину и «цук», — рассказывал полковник Ткаченко, младше его на год по выпуску из училища.

(В общем виде, «цук» — система внутриучилищного воспитания молодых юнкеров. Основана на традициях, военной дисциплине, моментальном исполнении приказаний старших. — П. С. /К/.)

На Рождественские каникулы едем в отпуск. В Москве пересадка. Узнав, когда отходит поезд, подхожу к столику, сказал Бабиеву и сел на стул.

— Ты почему сел без разрешения «хорунжего» ? — вдруг спрашивает он.

— Мы же не в училище, Коля, а в дороге, — говорю спокойно ему.

— Встать, когда говоришь с «хорунжим»! — вдруг крикнул он.

^

— Коля... да тише. Смотри, люди на нас глядят, — дружески урезониваю.

— Встать, «сугубый», и спросить у «хорунжего» разрешения сесть! — вдруг громче выкрикнул он.

Тогда в Николаевской сотне мы носили свою форму одежды, то есть были в черкесках, почему публика и без того обратила на нас внимание, а тут такой крик. Пришлось встать, взять под козырек и попросить у Бабиева разрешения сесть»667.

Юнкерам, окончившим училище по первому разряду, предоставлялся год старшинства в чине. Следовательно, младший класс училища — со дня производства старшего класса в офицеры — уже засчитывал себе это старшинство, как бы уже получив офицерский чин. На этом основании юнкера старшего класса считали и называли себя «офицерами» — «корнетами», «хорунжими».

В Казачьей сотне «молодые», или «сугубые», юнкера обращались к «господам хорунжим» уважительно, а старшие этим совершенно не злоупотребляли. В данном случае Коля Бабиев явно «пересолил».

Традиция вскакивать при появлении старшего юнкера «смирно» до получения разрешения сесть имела свой смысл, приучая видеть начальника в каждом старшем по службе. Младшие были приучены к дисциплине со школьной скамьи, и «корнет» или «хорунжий» оставались таковыми для своего «зверя», или «сугубого», на всю жизнь, что не мешало им быть в отличных отношениях друг с другом.

В лагерях, на маневрах Казачья сотня прикомандировывалась то к пешей, то к конной части. Эскадрон училища действовал против сотни. Обычно казаки захватывали их кавалерийские разъезды. Эскадронные юнкера больше других, чрких частей боялись своей Казачьей сотни.