— Повторяю, — опять начал граф, — что мнения о голоде, постигшем будто бы Россию, вздуты и крайне преувеличены...

Тут граф привел несколько цифр, выражающих нормальный (общий) сбор хлебов в империи (в четвертях), привел максимальную цифру четвертей общего урожая, разделяя эту цифру на части, идущие на местное годовое продовольствие, на запас, на вывоз за границу и, сопоставив с этим цифру нынешнего урожая, вывел минус недобора, очень значительный и по его мнению, но, принимая в счет имеющиеся запасы прошлых лет в некоторых частях империи, он очень определенно и логично отверг трагический характер нынешнего неурожая. Я не могу в подробности привести эту часть разговора, так как не мог удержать в памяти цифр.

В заключение граф выразил, что впечатление нынешнего неурожая было бы еле заметно, если бы наш рубль был рублем.

— Вот где и в чем наше истинное горе! Даешь рубль, а его принимают чуть что не за полтинник...

— Но, граф, — решился сказать я, — все меры, о которых вы изволили говорить, суть паллиативы, могущие ослабить наступивший неурожайный пароксизм; вероятно, и вы смотрите на них не иначе, ими не излечить коренных причин болезней, порождающих такие пароксизмы.

— С Божьей помощью мы и до основных причин доберемся. Да вот, — оживленно сказал он, — посмотрите...

Тут он взял со стола один из синих больших пакетов, при мне только что полученных и вскрытых им. Из пакета вынул несколько отчетливо и убористо исписанных тетрадей.

— Теперь возвращаются назад сенаторы, делавшие по губерниям ревизии, вот их труды (указал он на кучу таких же больших пакетов на столе). — Вот при вас доставлено от сенатора Шамшина, смотрите... (и стал читать заголовки тетрадей):

«Продовольственные средства крестьян (такого-то) уезда или волости».

На второй тетради:

«О крестьянских наделах» и т. п., прочел он несколько заглавий.

— Вот этим путем мы доберемся и до основных причин болезней...

Так и чесался у меня язык высказать свое сомнение по поводу

пресловутых «сенаторских ревизий», да не посмел после отчетливо выраженной графом веры в них; а все-таки не удержался и сказал:

— Да чуть ли не самая главная из искомых причин только что с такой яркостью выразилась в недавнем процессе здешнего уголовного суда по делу судившихся крестьян гр. Бобринского...3

Глаза графа ярко сверкнули при этой моей фразе.

— О, с каким восторгом я дождался их оправдательного вердикта!..

— Вот, кстати, граф, — сказал я, — не позволите ли сделать вам вопрос: что делать этим обеленным и оправданным крестьянам? Ведь им нет иной дороги, как войти снова в те же самые условия созданного для них быта, который уже довел их до преступления и до скамьи подсудимых... (я замер от ожидания ответа графа).

Он на момент задумался.

— Да, ведь подобный вердикт — палка о двух концах.

— А если спина, по которой попадает сия метафорическая палка, не ощутительна, — решил возразить я, — что тогда делать этим оправданным крестьянам?

— Ну, как не ощутительна! Ведь этот факт возбуждает общественное негодование, а ведь общественное мнение — сила!

— Да, конечно, но это сила отвлеченная, не реальная и потому вовсе не действительная для людей не щекотливых, чему мы видим столько примеров в аграрной передряге, происходящей теперь в Ирландии... Вот если бы сила общественного мнения могла бы его «бойкотировать»...

— Что вы сказали?

— Отлучить от себя, как сделали ирландцы, лигитинеры, отлуча Бойкота...4

— А, знаю... — усмехнулся граф. — Нину! — произнес он междометие, и на том неоконченный разговор этот оборвался.

Но я продолжал его в ином направлении:

— Однако ж, есть средства, обойдя даже нужду в возбркдении общественного мнения, а также и меры «бойкотирования», устроить по-новому судьбу крестьян, в чем и состоит моя система...

— По французской мерке? — насмешливо прервал граф.

— О, нет! Смею уверить вас в противном, и даже настолько, что если бы вы нашли хотя намек в моей системе «земельной реформы» на что-либо чужое, не русское, то я готов бы себя обречь повешению на любом фонаре против ваших окон.

Он улыбнулся, слушая.

— Напротив, — продолжал я, — могу уверить вас, что моя идея покоится на старо-древних народно-государственных российских традициях и, будучи вполне независимой от формы правления, во всяком случае, должна служить не к послаблению, а к утверждению и усилению государственной власти правительства...