Но обо всем этом стало нам известно позже. А тогда из крепости не долетало до нас ни одного звука, и все, что происходило в Орешке в первых числах сентября 1941 года, было окутано тайной.

Мы с командиром понтонного батальона изучали берег реки и наносили на карту наши замечания. Комбат все время ворчал:

— На первый, эшелон понтонов хватит. А что потом делать? На чем танки будем перевозить, артиллерию?

Я молчу. Да и что тут можно сказать? Техники у Манкевича действительно мало.

Почему бы не отбить у немцев Шлиссельбург и Мгу с той стороны силами соседнего фронта? — продолжает докучать комбат.

Чтобы ответить на этот вопрос, — говорю ему, — надо знать замыслы командования. А я их пока не знаю. Для меня ясно одно: нам поставлена задача готовиться к форсированию Невы. И мы соберем для этого все понтонные части.

41-й понтонный батальон я знал давно и считал его лучшим кадровым инженерным подразделением Ленинградского военного округа. Его командир, капитан Манкевич, сухощавый человек с узким бледным лицом, был удивительно выдержанным и храбрым. Под стать ему были и его ротные, из которых троих уже не стало.

Я невольно вспомнил и оценил упреки моего заместителя Н. М. Пилипца за то, что плохо мы бережем хороших, опытных понтонеров, да и материальную часть растеряли.

— Как поступают новые понтоны? — спрашиваю капитана.

— Плохо. Вчера говорил с директором Ижорского завода, но он ничего не обещает. Ссылается на недостаток электроэнергии. Надо нажать на него... Но мы принимаем и другие меры. В Ленинграде берутся сейчас на учет все лодки и шлюпки, а катера дадут моряки...

Рекогносцировку закончили к вечеру, и Манкевич отправился к себе в батальон, а я поехал в город. Когда миновали Колтуши, шофер Яковлев вдруг остановил машину.

— Товарищ начальник, смотрите-ка, что в городе делается!

Задумавшись о предстоящей Невской операции, я и не заметил, что весь купол неба над Ленинградом окрашен в густой багровый цвет. Возвращенный к действительности, толкнул Павла:

— Давай быстрей!..

Мы въехали на городскую окраину под гулкие взрывы бомб и трескотню зенитных орудий. Перед самой машиной упали две зажигалки. Мы мчались словно в фантастическом мире. В небе метались лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зенитных снарядов. На озаренных пламенем пожаров улицах и площадях суетились люди. Они бросались к огню, забрасывали его песком, затаптывали ногами. Г де-то близко обрушилось здание, и нашу маленькую «эмку» здорово тряхнуло ураганной взрывной волной.

Гудят сирены пожарных машин. Бегут санитары с носилками. Слова команды мешаются с терзающими сердце воплями о помощи.

Шел двенадцатый час ночи, когда я добрался до Смольного. В этот вечер немецкой авиацией нанесен первый массированный удар по городу. У подъезда и в сводчатых коридорах часовые стоят с напряженными лицами. Некоторые штабные работники ушли в подвальные убежища.

Пилипец и Муха рассказали, что бомбежка длится с семи вечера. Особенно много пожаров в Московском районе. Все брошено на борьбу с огнем.

— И на фронте положение ухудшается, — показал на карте Пилипец. — Немцы наступают от Кипени на Ропшу и на Русско-Высоцкое. Да, видимо, и на Петергоф, к заливу...

В Петергофе секретарь горкома Кузнецов осматривал сегодня дворцы. Оттуда вывозят ценности. Но здания минировать запретил.

А что известно об инженерных частях?

Под Ропшей Соломахин с отрядом аэродром ропшинский разрушил и заминировал. Под Красное Село командующий тоже приказал послать минеров. Туда пойдет 106-й батальон...

Лиха беда начало. За первым массированным ударом по городу с воздуха последовал второй, третий, четвертый...

Теперь над Ленинградом каждую ночь встает зарево. Днем немецкая авиация бомбит боевые порядки войск, а вечером и ночью «юнкерсы» и «хейнкели» по-бандитски налетают на город. Кроме того, на улицах стали рваться первые тяжелые снаряды осадных орудий.

Всех ленинградцев потряс гигантский пожар на продовольственных складах. Я был у М.В. Басова с заявками на взрывчатку, когда к нему вошел заместитель председателя Ленгорисполкома Н. Н. Шеховцев, только что вернувшийся с пожара. Широкое лицо прорезали угрюмые складки. Оно, как и одежда, было в копоти. Шеховцев опустился на стул. Крупные сильные руки тяжело уперлись в колени. Был шестой час утра, а борьба с огнем, начавшаяся с вечера, все еще продолжалась.

Г орят? — спросил Басов, имея в виду запасы муки, сахара и других продуктов, хранившихся на Бадаевских складах.

Горят, — устало ответил Шеховцев. — Держали мы все это богатство в деревянных помещениях, притулившихся вплотную друг к другу, — вот и расплачиваемся теперь за беспечность... Огонь поднялся метров на двадцать. Море пламени. Сахар течет расплавленной лавой. Две с половиной тысячи тонн.

— Может, что-нибудь удастся спасти? — Басов постукивал карандашом, его холодноватые серые глаза потемнели.