Она в конце-концов добилась смещения Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего и занятия Николаем II этого места. Она шла на открытый разрыв с великим князем — человеком относительно популярным в среде придворных и высших военачальников. Ее волей управлял «божий человек». Во время войны идея триединого союза — «провидец», она и царь — стала навязчивой в буквальном смысле слова. «Григорий любит тебя ревниво и не выносит, чтобы Николай Николаевич играл какую-либо роль» Этого признания было достаточно, чтобы настоять на своем. Она рвала постепенно все отношения с великокняжеской группой и подчеркивала свою чужерод-ность в семье Романовых. Люди, близко стоявшие к царю, ее ненавидели и чернили. Она фатально вынуждена была теснее сомкнуть цепь надзора и опеки над мужем, чтобы не быть отрезанной со всех сторон и не потерять источника своего влияния. Поэтому с такой тревогой относится она каждый раз к отъезду царя. «Чорт бы побрал ставку!» — вырывается у нее несдержанное восклицание. — «Эта предательская ставка, которая удерживает тебя ...». «Как ужасно было прощаться с тобой...» — так начинаются письма на второй день после разлуки.

Все было поставлено в связь с самостоятельным и независимым поведением царя. Вся кампания Александры Федоровны была рассчитана на перерождение Николая II, который, наконец, станет подлинным единодержавным властителем. Она пыталась воздействовать и на его миросозерцание и наделить его необходимыми внешними качествами.

«Россия, слава богу, не конституционное государство, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваются в дела ...»*

«Мы не конституционное государство' и не смеем им быть. Наш народ не подготовлен к этому, и, слава богу, наш император — самодержец... Только ты должен выказать больше силы и решимости. Я бы их быстро убрала».

«Я рада, что ты отказался принять этих тварей; они не смеют употреблять слово „конституция", но они продолжают ходить кругом да около ... Воистину, это было бы гибельно для России ... Так как ты самодержец, слава богу...».

Ее миросозерцание насквозь пропитано идеями охранительной реакции в стиле союза русского народа. И в этом отношении она с упрямой, деревянной настойчивостью доходила до логического конца. Пуще всего ненавидела она зависимость от общественного мнения. Неуловимый контроль печати, безличная критика Думы и партий пугали ее не на шутку. Система ее влияния, способ управления и стиль властвования —'все это противоречило гласности и не выносило публичной оценки.

1 Речь всюду идет о членах Государственной Думи.

Ведь обычная ответственность перед общественным мнением, которая знакома европейским государственным деятелям, здесь исключалась. Народ при автократии не рассуждает; он умеет только подчиняться и любить своего державного владыку. С этой упрощенной политической схемой Александра Федоровна свыклась. Еще в пору либеральной «весны» 1904 года она в разговоре со Свя-тополк-Мирским высказывалась в таком духе: «Да, интеллигенция против царя и его правительства, но весь народ всегда был и будет за царя...». Самоуверенный экскурс в область русской истории и неподвижный взор, устремленный в будущее!..

Справедливость требует признать, что в отношении миросозерцания Николай II оказался весьма подходящим партнером. Менее удачно он мог удовлетворить требовательную супругу своим воплощением неограниченного самодержца. Она умоляла его повысить голос или сделать хотя бы строгий вид.

«Прости меня, мой драгоценный, но ты знаешь, что тЫ слишком добр и мягок. Иногда хороший, громкий голос и строгий взгляд делают чудеса».

Увы! Никакими ласками, увещаниями и заклинаниями нельзя было заставить бессловесного статиста сыграть коронную роль самодержца, и тогда власть — источник пафоса и творческих замыслю© — превращалась в «тяжелый неудобоно-симый крест».

«Ты еще родился в день Иова многострадального, моя бедная душка ... Помни, что ты император!..».

«Есть минуты, когда, тяжесть так велика и она давит на ©сю страну, и тебе приходится нести ее всю ...». В этих словах царицы звучали ноты уныния, порой даже отчаяния ...

V.

Александру Федоровну приводила в бешенство независимость министра или великого князя. Надо думать, что не раз она давала волю своему возмущению при виде зависимого царя. Мантия сползала с плеч неудачливого самодержца; в серой полусолдатской шинели он терялся среди окружающих. Любовью,'лаской, внушением, даже истерикой — делу помочь было трудно. Тем сильнее стремилась царица закрепить свое влияние и так или иначе проводить в жизнь свои решения. Если природа Николая II не поддавалась перерождению, если идеал прадеда был для него недостижим, то Александра Федоровна ставила своей целью осуществить самодержавие без самодержца. Не даром она любила иногда рисовать сатирические карикатуры на своего супруга, при чем неизменным сюжетом было Изображение Николая в виде «бэби» на руках у матери. Впрочем, это относится к тому времени, когда царь находился под влиянием Марии Федоровны. Алиса Гессенская не могла с этим примириться. Ценой разрыва с царицей-матерью она добилась в конце концов ее устранении. Отныне пеленать самодержавного «бэби» сделалось исключительной привилегией Александры Федоровны.

Как 'могло это произойти? Каким образом, иноземная принцесса, не имеющая дворцовой поддержки, — наоборот, изолированная в кругу придворной знати,—могла завоевать такое исключительное, почти магическое влияние? Какими средствами она пользовалась, чтобы удержать все время рто влияние? Ведь, постоянство не было качеством Николая II. Твердые устои семейной морали, отличавшие в личной жизни Александра III, не были тоже унаследованы сыном. Правдивость, прямота, искренность часто изменяли ему в отношениях к людям родственным и близким. Вероломством и лукавством отмечены многие его поступки. Казалось бы, все это черты характера, которые делают невозможным безраздельное подчинение себе такого человека.

К тому же и восторженной любви, этого могущественного средства взаимного подчинения, не было с самого начала в отношениях Николая II к жене еврей. В их браке было гораздо больше усмотрения, чем непосредственного влечения. Люди, открыв глаза, рассчитывали, а не отдавались слепому чувству. Экспансивность, увлекаемость, способность забыться в порыве страстном — свойства, чуждые природе царя. Он был, в общем, человек уровновешенный, с размеренным темпераментом, без пыла и пафоса, без излишней- наивности и сентиментов. Подозрительность и опа-