Александра Федоровна не обладала качествами радушной, приветливой хозяйки, этого не превзойденного идеала средней мещанской семьи. Создать привлекательный центр, окружить заботливым вниманием каждую мелочь домашнего обихода, оставить на всем отпечаток «Gemutlichkeit» — того, чем горделиво блещет добродетельный немец, — царице не было свойственно. Она стремилась к этому уровню, зная, что в числе прочих связей с мужем и семейный культ занимает не последнее место. Но в душе нехватало мягкости, умиротворяющей любви. Да и «беспокойство ума» выносило ее за пределы домашнего уюпга, мерно тикающих часов и заведенного порядка жизни. Она полна напряженной тревоги за сына; этой тревогой она делится с Николаем II; но тщетно искать в ее упоминаниях о мальчике каких-нибудь выражений ласки, обычной сентиментальности, которые могли бы выдать подлинную сущность бесхитростной, материнской любви. Конечно, привязанность ее к сыну была велика; боль, обида, страх тяжелым грузом увеличивали «ношу» жизни ... Материнство не давало выхода отяжелевшему сознанию, не приносило удовлетворения, не успокаивало.

Александра Федоровна особенно страдала от такой 'своеобразной опустошенности. Она всячески стремилась развить в себе противоположные душевные свойства. Но есть люди, которых преследует несоответствие между «хочу» и «могу». Будучи в центре семьи, она распространяла холод вместо тепла, нарушала порядок и безмятежность своей болезненной возбудимостью и постоянным беспокойством. Достаточно взглянуть на обстановку ее интимной комнаты в Александровском дворце, чтобы убедиться, как давит этот бездушный подбор вещей, как мало тут уравновешенной примиренности и так называемого «уюта». Правда, еще меньше царственного величия было во всем окружающем. Куда ни глянешь, на всем лежит отпечаток испуганного жизнью человека, лишенного чувства гармонии, потерявшего свое место. Поэтому не видать преемственной связи с прошлым, нет традиций, нет стиля ... Случайный порядок, случайные вещи. Эпизод заменил устой.

«Жизнь трудно понять» — любила она говорить. И это было совершенно искреннее признание. Дети в этом смысле не находили в ней опоры. Ее философия мало подходила к запросам юности* Недоступность и рассудочность, вероятно, отпугивали дочерей. Наследник находился на особам (положении, и ело отношения к матери еще не успели сложиться. Но, как бы то ни было, Александра Федоровна делала над собой чрезвычайные усилия, чтобц, уложить всю свою «непосредственность», всю заботливость и любвеобильность матери в семейный уклад, который со времени рождения сына особенно привлекал Николая II.

Она выступала пред ним не только в образе любящей жены, верного .друга и советницы. Привлечь Николая II, подчинить его, как обольстительная женщина может подчинить себе мужчину, — эта задача ей не так легко удавалась. Женственное начало в ней было заглушено. «Умственность» и резонерство преобладали. Она тяготилась своей женской долей. Ее любимым выражением, по свидетельству Шульгина, оставалось: «Ах, если бы я была мужчиной!».

Роль избалованной капризной женщины, хрупкой игрушки, вся сила которой в размягчающем влиянии, — такая роль противоречила ее природе. Она с тоской не раз восклицала:

«Бывают минуты, когда мы, женщины, не должны существовать!..».

Только иногда она «распускала» себя и капризно отшвыривала всякие политические темы и заботы о власти. «Чорт бы побрал все эти Балканы! ..». Или: «теперь еще эта идиотская Румыния» — бросает она нетерпеливо. В такие минуты хотелось бы пренебречь всеми условными приличиями придворной жизни и глубоко зачерпнуть свежего воздуху или забыться в каком-нибудь вихре увлечений, простой, бесхитростной веселости. Но эти минуты были редки и быстро проходили. Еще раньше, в первой половине своего царствования, она, бывало, жаловалась на монотонность жизни. «Я Десять лет тут, в Царском, как в тюрьме» — обмолвилась она однажды на полуофициальном приеме. Впоследствии возобладали иные настроения. Чувство одиночества со-временем' приняло иное направление; психика самоотравлялась, беспомощно искала выхода и нашла его в экзальтированном суеверии, в религиозно-мистическом трансе. В этом последнем источнике черпала она силы для самообладания, даже для подъема.

Женщина в ней дремала. Царица преодолевала даже чувство ревности и достигала удивительных результатов. Ярче всего «сказалось это на отношениях ее к Анне Вырубовой. Урожденная Танеева, дочь обер-гофмейстера, бывшего '«главноуправляющего канцелярией его величества», Анна Вырубова последние десять лет пользовалась неизменным расположением Александры Федоровны. Вырубова 'была замужем за лейтенантом, с которым вскоре развелась, ии после этого, в качестве фрейлины, неотлучно жила при царской семье. Она играла при дворе очень заметную роль. Близость к царице, фамильярные отношения с царем заставляли окружающих омотреть на нее, как на фаворитку. Она обладала красивой внешностью, была экстравагантна, с резко выраженным темпераментом, со склонностями к авантюризму, искала аильных ощущений и, вероятно, располагала к себе царицу своей «неудовлетворенностью». Она вела свое происхождение от незаконной связи Павла I и считала себя вправе, как человек «царской крови», пренебрегать общественным мнением. Условия придворного этикета ее не смущали. Она использовала безнаказанность привилегированной особы, чтобы разнообразить свою жизнь похождениями светской, легкомысленной дамы. Связи легко- создавались, но также легко разрывались. Среди них, однако, была одна такая, которой стоило дорожить. Это — связь с самим императором.

Была ли она прочна и долговременна? Во всяком случае, она создала отношения с царем достаточно интимные и короткие. Какие цели при этом преследовала Вырубова — женщины ли, падкой до любовных похождений, или интриганки, наметившей пути властолюбия, — трудно сказать. Молва приписывала ей впоследствии намерения, идущие далеко за пределы флирта, вплоть до участия в предположенном дворцовом перевороте. Вырубова будто бы лелеяла план объявить Александру Фёдоровну регентшей, при чем посвятила в этот план Протопопова. Версия эта похожа на вымысел, родившийся в первые дни февральской революции. Исторический материал пока не дает основания так «углублять» эту вульгарную, плоскую, несомненно, порочную фрейлину Романовых и превращать ее в фигуру политическую \

Ее влияние и роль имеют еще одно объяснение. Она была поводырем Распутина при дворе. Ей обязан этот мрачный «временщик» своим первоначальным успехом. Она его приблизила к царице и потом стояла в центре той группы очумелых «припадочных» женщин, которые составляли «хоровод мятежных душ» вокруг тобольского ведуна. Ненасытность, а с другой стороны, пресыщение, быть-может, половая извращенность Вырубовой толкала ее навстречу новым, сильным ощущениям и бросила', наконец, под ноги темной, грубой силы, которую олицетворял этот бородатый мужик, так заманчиво сочетавший сладострастие с религией, порок с искуплением.