— Постойте, я не все сказал, — остановил его Ярцев. — Поработайте в цехе после смены, пока вечерует Ярыгин, пусть он уйдет раньше вас. Потом — цех на замок, ключ — в проходную, а утром результат — брака нет. Что это будет означать? Очень просто: в самый «производительный» день пакости кончились. Вот вам и «теория» невозможности повышения норм рухнула, и сам «теоретик» влип. Вот. А после, Андрей Романыч, это уж тебе позаботиться нужно, созовем цеховое профсоюзное собрание и расскажем про все эти «доблести». Уверяю вас, некуда вашему Ярыгину будет деваться…

Домой Илья Тимофеевич вернулся поздно. Было третье ноября. На подмерзшей земле лежал первый легкий снежок. Старик отряхнул голичком в сенях сапоги и переступил порог, чуть придержавшись за дверной косяк.

— Слава те господи, — облегченно произнесла Марья Спиридоновна, — что поздно-то, батюшко? — Она подошла и настороженно повела носом возле лица своего благоверного, пытаясь уловить спиртные пары.

— Это чего? Рабочий контроль, что ли? — поинтересовался Илья Тимофеевич и, похлопав старушку по плечу, рассмеялся. — Не думай, не нюхивал.

Поздно ночью в окно ярыгинского дома постучали.

— Кто? — приникая к стеклу и вглядываясь в темноту ночи, хрипло спросил Ярыгин.

— Дядя Паша, я это. Откройте! — донесся голос Степана Розова.

Ярыгин вышел, сопя и кутаясь в полушубок, отворил дверь ограды.

В бледный просвет двери смотрела ноябрьская ночь. На секунду в ней возник силуэт Розова. Степан юркнул во двор и растворился в темноте.

— Дядя Паша, цех-то закрыт на замке. Здоровущий такой повесили. Чо делать-то станем? — скороговоркой очередями выпалил Розов.

— Чо, чо! — зло передразнил Ярыгин, — а мое-то какое дело? Я при всем при том с тобой, друг-товаришш, политуркой рассчитываюся? Будет в бригаде на утро порядок, ну и не оберешься туману; видел, как нажимали сегодня-то? На твоей совести дело; не вытянешь — истинный бог — все про тебя скажу, не отмигаешься, — закончил он злобным шепотком.

Розову даже показалось, что он разглядел, как топорщатся ярыгинские усики.

— Так я-то при чем? — спросил он угрожающим шепотом.

— При всем! — сипло огрызнулся Ярыгин, раздосадованный перспективой крушения. — Уговор у нас был? Был. Рассчитывается Ярыгин исправно? Исправно. Ну и держи свою линию. Не учуял, дура? Не ярыгинскую денежку — свою спасаешь. Резанут расценочки — будешь знать! Я в контору заходил утром, разговор слышал насчет этого, — для надежности приврал он. — То-то вот! По мне хоть в окно полезай, а сделай.

— Не стану! — запротестовал Розов. — Сами идите, а я под замок не пойду!

— Ох, друг-товаришш, не знаешь ты Ярыгина, видать. Ты покумекай, как я тебе житуху искорежить могу, — наугад пригрозил Ярыгин.

— А ничего вы со мной не сделаете! — огрызнулся Степан. — Ничего! Что вы про меня сказать можете? Что я политуру у вас брал, да? Так вы сами меня сговорили. Я ведь брал только, воровали-то вы.

— А ты докажи при всем при том!

— Докажу! Вот пойду сейчас к самому директору на квартиру, а то к Тернину или Ярцеву и всё по совести, как есть, выложу. Пускай хоть посадят меня, а под замок не пойду.

— А у тебя, друг-товаришш, уж давненько схожено, или не чуешь? Пакость-то она, что под замком, что так, всё одно — пакость. Или честность, простота при всем при том замучила?

— Не пойду! — Степан шагнул к двери. Увидев в просвете его силуэт, Ярыгин забеспокоился; он не мог разобрать, лицом или спиной к нему стоит Розов.

«В самом деле пойдет дурак, натреплется…» — шевельнулось в мозгу Ярыгина.

— Стой! Погоди пятки-те насаливать! Пошли на пару, раз уж дело такое, — без особого рвения проговорил Ярыгин. — Дождися. В избу схожу, оболокуся ладом.

Вскоре Ярыгин вышел. Вместе с Розовым они медленно зашагали к фабрике.

Во втором часу ночи на фабричную ветку неожиданно подали семь платформ с досками. Таня позвонила Токареву на квартиру.

— На полтора-два часа остановите смену. Выведите людей на разгрузку, иначе будет простой вагонов, — послышался из трубки голос директора.

— Разрешите поднять комсомольцев из четвертого общежития? — спросила Таня. — Своими силами быстро не управимся, а там человек пятнадцать ребят…

— Действуйте! — скрипнуло в трубке.

Собрав людей, Таня объявила, что придется идти выгружать доски.

Никто не возражал ей. Только боковцы закапризничали.

— Работа не по прямой специальности, — процедил Боков, когда Таня вызвала его, чтобы выдать по списку рукавицы, — выполнять можем при наличии особого желания, а таковое не обнаруживается, — он развел руками, осклабился.

— Опять за старое? — строго спросила Таня.

— Мы за новое, — возразил Боков — Ком-му-низьм строим, эксплатации нет, закон и точка!