«Неужели я все-таки провалюсь с этой работой? — думала Таня, уходя вечером с фабрики. — Что делать? Кричать о помощи? Стыдно… Сама еще рук по-настоящему не приложила…»

Возле самого дома ее нагнал Алексей.

— Тяжело подается дело, Татьяна Григорьевна? — сочувственно проговорил он, поравнявшись с Таней. В ответ она только кивнула головой.

— Я посоветовать вам хотел, — продолжал Алексей, — людей соберите. Ну; вроде сменного собрания, что ли… По душам-то вы с народом ни разу не беседовали. А толк будет, вот увидите.

Таня задумалась: «Пожалуй, Алексей прав. Надо поговорить».

На завтра, за полчаса до конца смены, она, обойдя все рабочие места, объявила, что в цеховой конторке будет собрание. Но после гудка люди, хмурые, недовольные, начали расходиться.

— Куда же вы, товарищи? — заволновалась Таня, уже во дворе догоняя Шадрина и девушек-сверловщиц. — Куда же вы? Ведь мы договорились собраться!

— Разбегаться впору, товарищ Озерцова, — угрюмо заявил Шадрин, останавливаясь.

Девушки тоже остановились и ждали. Тане показалось, что во взгляде Шадрина она увидела нечто более страшное, нежели досада или сожаление: «Не будет из тебя толку», — как бы говорил он.

Опустив голову, Таня медленно пошла в цех. В конторке сидел единственный человек, Алексей Соловьев. Он сказал с участием:

— Вот, значит, так, Татьяна Григорьевна… Разошлись все до единого, ясен вопрос?

— А вы для чего остались? — с горечью спросила Таня. Она встретила взгляд Алексея и потупилась, но вдруг вскинула голову. — Вы, наверно, думаете про меня: «Вот липовый мастер, даже работать не умеет, а еще инженер!» Думаете ведь, правда? — с обидой проговорила она. — Так я скажу вам, раз уж вы один пришли на это злосчастное собрание. Слушайте меня и — верьте или не верьте — мне все равно! Я умею работать, я могу! Не первый год на такой работе. Сами видите, кручусь целый день без отдыха, присесть некогда! А дома за нарядами, отчетами, сводками по ночам. Каждую ночь слышу, как вы домой приходите. Все спят давно, а я сижу. Отдохнуть некогда, воздухом подышать, на реку или в кино сходить. Единственный раз только тогда, помните, к Ярцеву зашли, музыкой развлеклась немного. Ну хоть бы проблеск какой-нибудь, хоть бы чуточку улучшилось что-то! Всё хуже и хуже… Люди разговаривать со мной не хотят:

— Вот что, Татьяна Григорьевна, — сказал Алексей, — послушайтесь вы меня, побывайте разок-другой в третьей смене, поговорите с Любченко. Мастер он хороший, человек с совестью и кое-что вам расскажет. — Алексей замолчал и, подумав, добавил: — Для пользы дела, ясен вопрос? Я тут которую ночь со своей хитрой машинкой вожусь, настраиваю… так мы с ним говорили. В общем, удивляется он сам себе. Вечно его смена была в отстающих, Шпульников тоже еле-еле управлялся, а тут… как только смену вам Костылев передал, обе остальные в полтора раза больше задание делать стали. Приходите, бросьте на вечерок свою итальянскую бухгалтерию, потолкайтесь в третьей смене, все равно по ночам не спите. Помните, я на станции вас встретил, вы еще смеялись насчет «людоедства»? Ясен вопрос?

В дверях цеховой конторки показались чумазое лицо и цыганские глаза Васи Трефелова. В улыбке обнажились его белые зубы.

— Бил свиданья час, не спугнуть бы вас! — проговорил он и рассмеялся.

Алексей сердито сдвинул брови:

— Не можешь без трепотни? — Он обернулся к Тане. — Так вы учтите, картинка может проясниться…

Вечером Таня сказала Варваре Степановне:

— Я ночью уйду в цех. Дело там небольшое сделать надо. Так вы не удивляйтесь, если утром не окажется меня дома.

Варвара Степановна насторожилась:

— Уж не одной ли хворью с Алешкой моим заболели, Танечка? — в голосе ее звучала тревога. — Смотрите, на кого вы похожи стали! У нас в гроб краше кладут. И что это только творится у вас там на фабрике?

— Ничего особенного, — поспешила успокоить Таня — Просто трудновато в новой обстановке. Скоро все наладится, вот увидите.

Из мастерской вышел Иван Филиппович.

— Что, Танюша, не везет, что ли? — спросил он, сдергивая с носа очки.

— Не говорите, Иван Филиппович.

— Это ничего. Я, пока до звуковых секретов дерева добрался, тоже сколько добра на дрова перевел. Но уж зато, как зазвучала первый раз скрипка по-настоящему, все беды забыл! Все будет хорошо, вот увидите, так что не огорчайтесь… Варюша, а как там насчет ужина? — обратился он к жене.

— Что это с тобой? — насторожилась Варвара Степановна. — Когда так не дозовешься, а сегодня сам напрашиваешься?

— Работа так подошла, перерыв требуется. — Иван Филиппович подошел к окну, где на подоконнике стояли горшочки с комнатными цветами. — А тут, Варюша, на твоем цитрусе опять букашки завелись, — сказал он, поворачивая кустик лимона, — надо их будет дустом поперчить. — И снова заговорил с Таней: — Не знаю я такого дела, Танюша, которое сразу получалось бы гладко. Все с трудностей начинаются. И победа, бывает, через первоначальные поражения приходит.

— А головная боль, Танечка, начинается с дедовой болтовни, — вставила Варвара Степановна, направляясь в кухню. — Садитесь-ка за стол, — добавила она, скрываясь за дверью.

Несмотря на отвратительное настроение, Таня рассмеялась.

Иван Филиппович уселся за стол, жестом пригласил Таню:

— Учтите, что женская мудрость берет свое начало…

— Ты вот что, Иван Филиппович, — перебила его супруга, возвращаясь с миской окрошки, — если будешь Таню за столом разговорами донимать, я тебя в сенях кормить буду, а дверь в дом на крючок стану запирать, понял? — Вооружившись поварешкой, она стала разливать окрошку по тарелкам.