— Почему не летаешь?

— Не знаю.

— Ну-ка, в машину!

Мы сели в «ЯК-11». Закрыли фонарь, и Тонин приказал: «Взлет!»

За эти три дня я так соскучился по ручке самолета, что с каким-то особым удовольствием и четкостью поднял «ЯК» в небо.

— Ладно, — сказал на земле Тонин. — Летать можешь...

Я не знаю, стало ли в нашей группе больше порядка, не знаю, о чем майор говорил с капитаном, но с того дня меня ни разу не отстраняли от полетов, и вскоре я пошел в первый учебный бой.

Случилось так, что мною занимались многие инструкторы. Все они были отличные летчики и хорошие педагоги, и каждый из них старался передать нам, молодым курсантам, все то, чему они научились сами за нелегкие годы минувшей войны.

Помню своего ведущего — капитана Максимова. Уходить с ним в воздушный бой было тяжело и интересно, потому что он всегда создавал такие условия и такие ситуации, что приходилось следить не только за приборами, к которым привыкал как-то незаметно, но и быть во власти ведущего. А он иногда выкидывал такие штуки, будто один был во всем небе. Делал это Максимов не только в «бою», но даже по дороге в пилотажную зону.

Как-то мы летели с ним в паре на высоте тысяча метров. Погода стояла прекрасная. Наши «ЯКи» плавно скользили над осенними полями. Я по привычке на секунду взглянул на землю, чтобы узнать — что там сегодня новенького?.. Кажется, зсего на какой-то миг выпустил ведущего из вида, но, когда бросил взгляд вперед и налево, — обомлел: инструктора рядом не было...

Мы шли на аэродром, и прийти домой ведомому без ведущего значило опозорить себя... Когда и куда он делся?.. Где его искать?

Положил «ЯК» на крыло. Осмотрелся слева. Пусто. Переложил самолет в правый крен. Тоже пусто. «Что за наваждение?..»— ругнулся я и тут же смолк: где-то вдали, на горизонте я увидел крохотный силуэт самолета Максимова. Когда он успел заметить, что я не слежу за ним, когда успел прибавить обороты и уйти так далеко, я так и не понял, да и на размышления не оставалось времени. С пикированием, на предельной скорости, догнал Максимова, пристроился к его крылу и вслед за ним пошел на посадку.

На стоянке, сняв шлемофон и парашют, спросил инструктора:

— Что случилось?..

— Все нормально. Раз догнал — никаких замечаний нет...

В следующий полет он устроил более серьезное и неожиданное испытание. Мы опять шли в паре. Впереди слева, в нескольких метрах от меня, спокойный, как будто влитой в воздух, плыл его «ЯК». И вдруг он дал большой крен вправо. Мне показалось, что сейчас произойдет страшное: наши самолеты столкнутся, ибо за таким креном последует вираж и я врежусь в ведущего.

Резко дал ручку от себя, ушел вниз метров на двадцать и так, внизу, не выпуская из вида Максимова, продолжал лететь рядом. Вот он выровнял и снова пошел нормально. Я тут же пристроился к нему. Не успел я пережить первое волнение, как ведущий снова дал резкий крен...

И снова я кинулся вниз и снова, через минуту, когда он выровнялся, пристроился к его крылу...

— Что случилось? — спросил я по радио. — У вас заело управление?

— Все в порядке. Никаких замечаний нет...

Вылет на реактивном «МИГе» запомнился на всю жизнь. Вывозил меня командир звена майор Владимир Иванович Гуменников — очень строгий командир и принципиальный человек. В какое бы время ни назначили полеты, он всегда являлся к нам чисто выбритым, отутюженным и свежим и очень сердился, если кто-нибудь из летчиков приходил утром со щетиной на щеках или в помятой гимнастерке.

— Военный человек должен быть аккуратным всегда, а летчик — тем более, — часто повторял он нам. — На «МИГе» некогда будет доделывать то, что не успел сделать на земле...

Сам он успевал многое сделать и в небе и на земле. В нашей части не было лучше летчика-перехватчика, чем он, никто точнее его не стрелял по наземным и воздушным целям, его хвалили часто и много, говорили о нем, как о настоящем мастере.

Вот с ним-то мне и предстояло впервые вылететь на реактивном самолете.

— Будете делать все сами, я — только контролирую.

Когда наш маленький и поджарый, словно слитый из металла и скорости, самолет вырулил на взлетную полосу, я прибавил обороты двигателю. Я привык к «ЯКам», привык к тому, что на них перед взлетом надо бежать чуть ли не минуту, а здесь и не заметил даже, как «МИГ» оторвался от бетона. Пока убирал шасси, высота «подскочила» на пятьсот метров, а по инструкции уже на двухстах надо было делать разворот. Не успел я выполнить первый разворот — время делать второй, третий... Вот впереди до самого горизонта протянулась полоса. Нужно выпускать шасси, садиться. Я даже вспотел от напряжения. Казалось, что все это длится слишком долго, а на самом деле—14 секунд. На мой вопрос: «Как слетал?» — инструктор ответил:

— Все отлично!.. Такая вещь случается с каждым летчиком, если он пересаживается на более скоростной самолет. Привыкнете!

После нескольких полетов я вполне освоился со скоростью стремительного «МИГа», и немногих секунд, за которые проходил взлет, мне уже было достаточно, чтобы осмотреться, взглянуть на приборы и вовремя начать разворот. Тело как-то само по себе сжилось со скоростями, заложенными в скошенных, как наконечник стрелы, крыльях и в могучем двигателе, упрятанном в коротком и сильном корпусе моей «тридцатки».