Ночь набегает, как тьма тоннеля, в который въезжаешь на автомашине. День — свет появляется так, будто его включают через реостат. Как люстры в театре... Космические сутки текут одни за другими.

Задач много: контроль за показаниями ориентатора, записи в бортовой журнал, проверка дальности радиосвязи и ряд научных экспериментов, необходимых для дальнейшего освоения космоса, — начиная от обычного сна, кончая обедом...

Нужно было подтвердить или опровергнуть десятки теорий, так как длительный полет в космос совершался впервые и должен был внести коррективы в накопленные знания и дать новый, по возможности обобщенный, материал.

Около четырех лет назад ученые имели довольно смутное представление о биологических явлениях, которые могут возникнуть в условиях космоса. Прежде всего волновал вопрос — как будет человек переносить невесомость несколько часов подряд, сможет ли космонавт нормально жить и работать? Невесомость— это не только забавные ощущения и положения, в которых человек перестает чувствовать вес своего тела, может стоять ногами на потолке, висеть, плавать в пространстве и тому подобное.

Вот, например, проблема — обычный обед. Мы собираемся летать в космосе долго, поэтому это вопрос немаловажный. Предполагалось, что такие ходовые «походные» продукты, как сухари и галеты, не подходят. Они крошатся, а крошки могут попасть в дыхательные пути. Пойдет ли вообще пища в желудок, если она ничего в космосе не весит? Одним словом, задач немало, и на все предстояло дать ответ.

В 12.30 я обедал, а позже, на шестом обороте, ужинал.

Ученые разрешили некоторые проблемы питания. Из ту-бов можно прекрасно поесть. Дело только в калорийности и вкусовых качествах космического меню. Обедая, ужиная и завтракая там, я подумал, что скоро появится новая профессия— повар космической кухни, так как знаменитые восточные, французские и другие кулинарии в космосе не будут иметь успеха. Пусть они по-прежнему царствуют на Земле...

Когда я вроде бы и свыкся с состоянием невесомости, на четвертом витке вдруг почувствовал неприятное ощущение. Стало подташнивать. Чтобы «успокоить» «расшалившуюся» вестибулярную систему, осторожно нашел самое удобное положение в кресле — и замер. Тошнота постепенно пропала, стало намного легче.

...Позади — двести тысяч четыреста километров. Немного отдохнув, я снова переключил автоматическое управление на ручное и начал второй экзамен «летным» качествам своей почти пятитонной космической машины. Корабль, подчиняясь каждому движению руки, менял положение и ориентацию, как будто я сидел за штурвалом хорошо сконструированного и легко управляемого истребителя. И словно в добавление к этому удовольствию радио принесло мне теплую телеграмму Юрия Гагарина. В это время он находился в Канаде, в гостях у Сайруса Итона. «Погоди, старина! Радио еще не успеет доставить мой ответ, а я уже махну тебе рукой из иллюминатора... Может, увидишь?» — подумал я, так как «Восток-2» должен был вскоре появиться над Канадой. И все же, не надеясь на «визуальный» привет, отстукал ему по радио «спасибо».

Проверка двухсторонней радиосвязи по различным каналам и на разном расстоянии от станций, поддерживающих связь с кораблем, была одной из важных задач программы полета. Связь была отличной. Даже тогда, когда я находился с противоположной стороны Земли, — связь была устойчивой и надежной.

Единственный случай, когда меня не поняли на Земле, и тот произошел не по вине радиоаппаратуры. На одной из волн коротковолновика я услышал музыку. Одна из наших дальневосточных станций включила ленту с записью вальса «Амурские волны». Я люблю этот вальс, и, когда меня запросила эта станция: «Не мешает? Нравится?» — я ответил: «Спасибо, нравится». Дальневосточники тут же запустили ленту вторично, потом в третий, в десятый раз. Кому не надоест? И я передал им: «Спасибо, друзья. Смените пластинку». «Вас поняли...» — последовал ответ, и после минутной паузы вновь в космосе зазвучали «Амурские волны». Вот так поняли!..

Весь полет давление в кабине было нормальным. Влажность воздуха — как на целебном курорте. Температура + 18°С — полнейший комфорт!

«Прекрасная машина!» — с благодарностью подумал я о тех, кто создал ее, о тех, кто заранее позаботился о каждой детали удобства.

С седьмого по двенадцатый виток по программе полагался сон и отдых. Пожелав спокойной ночи жителям Москвы, я лег поудобнее в кресло и попытался заснуть.

Москва. Я пронесся над ней как вихрь, и, может быть, только дежурившие у телескопов астрономы увидели появившуюся и пролетевшую на восток новую звезду — мой корабль.

Совсем недавно, за день до отлета на космодром, мы с Тамарой гуляли по московским улицам и площадям; стояли в очереди за газированной водой; не найдя свободной скамеечки в скверике у Большого театра, присели прямо на край фонтана; на Красной площади прошли около Мавзолея В. И. Ленина, остановились. Дождались смены почетного караула и отправились туда, где любили бывать вместе с друзьями по отряду. Прежде всего поехали на ВДНХ. К вечеру стало душно...

«Разве сравнишь с микроклиматом моего корабля», — взглянув на приборы, подумал я.

...Тогда нам захотелось перебраться ближе к воде, и мы через всю Москву поехали к Химкинскому водохранилищу. Устали в тот день и проголодались страшно и, забравшись на веранду речного вокзала, решили пообедать. От воды чуть повеяло прохладой. Обед почему-то не несли. Девушка-официантка, тоже уставшая за день, бросила через плечо: «Подождете. Торопиться некуда».

«Если бы... — тихо произнесла Тамара. — Ну что ты так смотришь на меня, я же вижу, что ты уже как на иголках». Тамара в первый раз за этот день нарушила наш договор: о полете не говорить. Но я понимал ее, и она была права. Близился конец дня, и я уже мысленно торопил начало следующего.