— О боже! Как круто! С ума сойти! — орала Даша.

— Ты глаза-то открой! — расхохотался Витя.

— Ни за что! — Даша с еще большей силой вцепилась ему в руку. — Я что, похожа на идиотку?!

Надо же было так вчера напиться и так бездарно сегодня с утра опохмелиться ненавистным ей пивом, чтобы поддаться на уговоры и залезть на эту машину смерти — чертов параплан! Лучше бы она на батуте спину сломала — остался хотя бы шанс выжить!

— Как ты мог? Как ты мог? — срывающимся от ужаса голосом упрекала она Виктора.

— Даш, если ты не откроешь глаза, я отстегну ремень безопасности, — пригрозил тот.

— Не отстегнешь!

Но он отстегнул.

— Застегни! — заорала Даша. — Я открою все, что захочешь, только застегни этот сраный ремень!

Он застегнул, и Даша открыла глаза.

Эффекта: «Ох, какая красотища! Теперь мне совсем не страшно!» — не получилось.

Но… Пока живет призрачная надежда, что эта штуковина не сверзнется в морскую пучину в ближайшие секунды, можно одним глазом заценить, что вид и правда красивый.

— Ты что, совсем не боишься? — поинтересовалась Даша и медленно, словно от движения параплан мог перевернуться, обернулась к нему.

— Совсем! — улыбнулся Витя.

Какой же он душечка! Ему так идут темные очки!

Она отпустила его руку, встряхнула свою, сбрасывая напряжение, и снова взяла его ладонь — нежно.

Было уже почти не страшно — в основном потому, что они подлетали к берегу и на катере закручивали веревку.

Еще чуть-чуть, ее освободят — и можно будет спокойно наслаждаться впечатлениями.

Они вернулись на пляж, Даша бросилась в воду, и в голову ей пришла спасительная мысль — к черту работу! Все это такие мелочи по сравнению с тем кайфом, который есть здесь и сейчас!

Но она тут же укорила себя. Работа — это ее жизнь. Не вся жизнь, конечно, но очень и очень важная ее часть.

Работа — ее половина, муж, ее деточка.

Даша вышла на берег, легла на живот, расстегнула лифчик, уткнулась носом в полотенце — и тут-то ей вдруг и сочинилась история. Так всегда было. Тебя посещают идеи, ты их записываешь, развиваешь, а потом — ба-бах! — понимаешь, что все это пустое, а настоящее выскакивает из-за угла с громким дурацким воплем: «Сюрприз!»

Пальцы покалывало — руки соскучились по клавиатуре.

Даша вернулась к Виктору, легла рядом и с чувством, близким к вожделению, вспомнила, как изменилась ее жизнь.

С восемнадцати лет ей стало стыдно брать деньги у родителей. Она батрачила — по-другому и не скажешь — на газеты, одна другой хуже, и прекрасно знала, как это звучит:

— Здравствуйте, вас беспокоит газета «Бердищенский менестрель», мы бы хотели взять у вас эксклюзивное интервью…

Но!

Она общалась с интересными людьми. Гребенщиков, Кинчев, Агузарова, Земфира — тогда она только появилась…

Правда, рядом с ними она чувствовала себя мелкой козявкой. Ей тоже хотелось стать великой. Не милой девицей Дашенькой Аксеновой, которую можно рассматривать как потенциальную подругу или веселого собутыльника, а Знаменитостью с большой буквы — чтобы зависть сталкивалась с обожанием и от этого столкновения сыпались бы искры…

Даша никогда не понимала женщин, что живут мечтой выпросить у мужа заветную шубку.

Ее мама все делала сама. В трудные времена, когда отец пил/страдал депрессией/ссорился с крупным заказчиком, семья и не заметила, что один родитель работает, а другой валяется на диване с холодным компрессом на лбу и в двухтысячный раз перечитывает Жапризо.

Мир таких женщин представлялся ей иной планетой, населенной существами с двумя головами.

Она не то чтобы их презирала или осуждала, она просто не понимала, как можно так жить. И если бы все эти домохозяйки растили прекрасных детей — умных, развитых, талантливых, доброжелательных, но нет!

У них вырастали наглые, глупые, неухоженные монстры, которых нельзя было выпускать в люди без поводка и намордника.

Даша не могла забыть сцену в ресторане японской кухни, куда она пришла с друзьями отметить Женский день.

Ресторан — битком, все пьют, курят, стараются как можно веселее провести время. Они заявились внушительной толпой — человек пятнадцать, заказали все самое вкусное и дорогое, хорошее вино, и вот только успели приступить к закускам, как из угла задымленного, прокуренного зала, где они и находились, послышался истошный детский вопль.

Внимание публики привлекла одна пара — симпатичный молодой человек и девица с виду лет двадцати пяти, наверное, эту четверть века она прожила с совершенно безразличным лицом, вся какая-то бледная, унылая, одета как богомолка, хоть и в модную одежду.