Крупская нажала кнопку. Вошла секретарша.

— He помните, Вера, институт иностранных языков у нас еще не укомплектован?

— Набор, по-моему, не прекращен. Узнать?

— Я сама поговорю, соедините с директором.

Секретарша вышла. Крупская прочитала растерянность, удивление на лицах парней, проговорила с улыбкой:

— Сейчас организуется институт и рабфак новых иностранных языков. На Покровке будет помещаться. Открывают его с запозданием, и там должны быть места, директор мне на той неделе жаловался, что у них недобор. Могу туда послать, вот год у вас и не пропадет. Да и начнете язык изучать, а это всегда пригодится, кем бы вы ни стали потом. Так согласны?

Парни стояли ошарашенные неожиданной перспективой. — Оба вдруг улыбнулись.

— Как, Вань?

— Да что ж. А ты?

— Преподавать язык?

— Почему? Будущей осенью опять станем держать на рабфак искусств. Зато учебный год не пропадет. Ну?

— Что ж... видать, судьба.

Секретарша соединила Крупскую с директором нового института. Надежда Константиновна сперва поговорила с ним о делах, затем сказала, что направляет к нему на учебу двух воспитанников трудовой колонии.

— Испытания? Выдержали. Документы на руках.

На прощанье Крупская подала парням руку:

— Учитесь лучше. Оправдайте заботу, средства, которые затратил на вас народ. — В серых, выпуклых глазах ее вдруг зажегся юморок, лукавинка, лицо удивительно осветилось разгладились морщинки. — Кто знает, может, иностранный язык больше вам пригодится в жизни, чем кисть и краски. Все бывает. Время покажет, кем станете. Желаю успеха... поборники справедливости.

Из Наркомпроса оба парня вышли радостно взволнованные, счастливые и по Чистопрудному бульвару к Покровским воротам неслись словно на роликах. Только час назад оба считали себя как бы высаженными с поезда, и вот уже все чудесно переменилось, и они опять «с плацкартными билетами», полны энергии, бодрости; новых планов. Как оказывается, хорошо, что они зашли к Надежде Константиновне. А вот не решись — ничего бы не было.

— Не зря я настоял. Верно? — возбужденно говорил Леонид, не чуя под собой ног.

— Да. Но, понимаешь, к такому человеку. Отнимать время...

— Что я, не знал, к кому веду? Кто другой и поможет? — победительно говорил Леонид, уверенный, что именно так и думал, и совсем забыв, что и в приемной и в кабинете сам считал излишним обременять Надежду Константиновну столь мелким вопросом.

— Это конечно. Да ведь... жена Ле-ни-на! Эх, ну и человек. А?

— Да уж другую поискать.

Они налетали на встречных, раз сбились с посыпанной песком дорожки на газон, и Леонид чуть не упал, зацепившись ногой за низко протянутую над землей проволоку. Казалось, не друзья шли по земле, а сама земля несла их.

— Знаешь, Ленька, — вдруг виноватым голосом признался Шатков. — А ведь был момент, дрогнул я, скис... Немножко. Думаю, отчитает просто нас, и всё... Нет, спросила: «Что думаете дальше? Где жить? » Другая бы какая и не подумала. А?

— А я был уверен, — вновь сказал Леонид, хотя и сам, сидя в кабинете Крупской, ни в чем еще не был уверен. Сейчас он был настолько счастлив, что не мог бы себе позволить думать иначе: он верил, что говорит правду. — Я знал: чем-нибудь, да поможет. Знал.

Шатков глянул на него испытующе, недоверчиво и ничего не сказал.

XVII

Как-то выходило так, что жизнь друзей в Москве в основном сосредоточилась в одном районе. Выйдя на Покровку, они свернули направо к Маросейке, в сторону рожновского общежития, и вскоре достигли вновь образованного института иностранных языков.

При виде его парни немало изумились. За нехваткой помещений канцелярия института временно была размещена в желтом, приземистом здании церкви со снятыми с куполов крестами.

— Ого куда попали! — усмехнулся Леонид, поднимаясь на длиннейшие каменные ступени паперти. — Оказывается, не на рабфаке искусств, а тут — святая святых.

— Перекреститься, чтобы повезло?

— Обожди. Вот подойдем под благословение отца директора.

Внутри церкви было полутемно, прохладно и, несмотря на август, сыро. Шаги парней по кафельному полу глухо, мрачно отдавались под высоченными сводами. Притвор был переоборудован в раздевалку, за сосновым, наспех сколоченным барьером в полном беспорядке стояли вешалки. Следы строительства виднелись и во всей церкви — с остатками тусклой позолоты, постными ликами угодников на каменных стенах. Всюду валялась щепа, стружка, стояли верстаки. Во второй половине помещения над головой тянулся бревенчатый, обшитый досками потолок, а свет в той части падал откуда-то сбоку. Пахло затхлостью, паутиной, свежим раздетым деревом, масляной краской. Откуда-то сверху доносились звуки пилы, шарканье фуганка. Грубо оструганная лестница, скрипевшая под ногами, вела на второй этаж, в учебную часть.

Наверху было значительно светлее. На свежеокрашенные двери еще не повесили таблички, и друзья долго мыкались по наспех отстроенному коридору с узенькой ковровой дорожкой.

Откуда-то, словно из стены, в коридоре неслышно появилась чуть-чуть полнеющая дама, в фиолетовом трикотажном костюме с меховым воротничком и манжетками; густые пепельные волосы ее были искусно уложены.

— Скажите, как пройти к директору? — заступил ей дорогу Шатков, стараясь догадаться, откуда она вышла.

Женщина пристально окинула их взглядом голубых глаз!