Очень много. Леонид не мог понять, почему все-таки дирекция предлагала ему поступить в институт, когда у него не было аттестата? (Знали бы они, как он восемь классов кончил!) Странное учебное заведение.

— Нет. Запишите меня с Шатковым на рабфак. Тоже на английское. Вместе бедовали, вместе станем и грызть гранит науки. Чего уж расставаться?

— Това-арищ Осокин! — укоряюще протянула Эльвира Васильевна и с каким-то сожалением развела полными руками в перстнях. — Неужели вы сами не желаете себе добра? Что за охота терять столько лет?

Ему стало стыдно. Черт знает что! Не во сне ли? Его тащат в институт, а он упирается обеими ногами. От чего только в жизни не приходится отбиваться.

— Все-таки я лучше бы...

Эльвира Васильевна не дала ему закончить, сообщила тоном человека, который наконец решил приподнять занавес над чем-то секретным, чего раньше не хотел открывать.

Поверьте, нам в данном случае виднее, чем вам. Притом, скажу вам откровенно, у нас особое положение. Как вы знаете, мы открываемся только в этом году. На рабфаке у нас будут следующие курсы: первый (он станет готовить студентов для второго) и третий (этот начнет готовить кадры для института). В институте же пока лишь начнет заниматься только первый курс. Второго курса ни в институте, ни на рабфаке в этом году не будет. Ясно вам? На следующий учебный год и там и там появятся вторые курсы, зато не будет третьих. Ну, а уж затем мы войдем в полную норму. Ясно? Я бы вас, товарищ Осокин, зачислила на третий курс рабфака, но там уже полный набор. Остается только институт. Так, значит, на английское отделение?

— Вдруг засыплюсь? — сорвалось у Леонида.

— Да не дрейфь, — толкнул его локтем Шатков, удивленный не меньше Леонида и теперь снисходительно посмеивающийся над ним. — Не помогут, что ли?

— Ваш друг смелее, — мило, даже чуть лукаво сказала Эльвира Васильевна. — Ну, хватит дискуссий — в самом деле, как маленький. Попробуем с испытательным сроком на месяц... а уж в случае чего переведем на рабфак. Записываю.

— Нет уж, тогда катайте меня на немецкий. Я в школе немецкий изучал. Еще в колонии пробовал... в кружке.

И слегка покраснел.

В колонии Ленька Охнарь с удовольствием узнал, как по-немецки называется нож (дас мессер), деньги (дас гельд); перевод слова «жулик» руководитель кружка сам не знал и сразу, вместе с немецким языком, потерял авторитет в глазах Охнаря.

В школе Охнарь вновь стал изучать немецкий: другого не было. Зная пяток слов, он уже считал себя довольно сведущим в этом языке. Преподавала его Маргарита Оттовна, пожилая тощая немка в пенсне, носившая какую-то трехэтажную юбку — столько на ней было нашито воланов, оборок. Школьницы называли Маргариту Оттовну «фрекен» — она была девица. Почти никто из класса не готовил дома ее задания. Почему-то считалось, что изучать иностранный язык совершенно бесполезно: все равно потом забудешь. Усилия Маргариты Оттовны заставить «киндеров» (так называли себя сами школьники) заниматься ни к чему не приводили.

Что только ребята не вытворяли на ее уроках! Пускали по классу бумажных голубей; сжав зубы, а кто уткнувшись в парту, гудели хором, словно летел громадный шмель; коллективно ушли раз на речку купаться. Двое лоботрясов (Леониду стыдно было вспомнить, так как он был одним из них) намазали стул учительницы клеем, и близорукая Маргарита Оттовна села и приклеилась. Заведующая Полницкая тогда едва не исключила обоих хулиганов из девятилетки. Поэтому никакого знания немецкого языка у Леонида не было.

Все же он хоть умел читать, писать и помнил некоторые правила.

— Вы немецкий изучали в школе? — спросила Эльвира Васильевна.

— Да. — Леонид опустил глаза в пол.

— Вот и отлично.

— И застрочила пером.

Пять минут спустя Осокин и Шатков стали студентами. Они поблагодарили, однако уходить медлили, тихо перешептывались.

— Эльвира Васильевна, — спросил Леонид. — А как насчет общежития?

— Ах да, я совершенно забыла! Общежитием, конечно, институт вас обеспечит. Этот вопрос как раз сейчас решается в Моссовете. В этом году слишком большой прием учащихся, и многие институты, техникумы, рабфаки требуют дополнительных коек. В Сокольниках на Стромынке строится огромный новый студгородок тысяч на пять мест. Его должны были сдать еще в августе, но всё тянут. Где пока временно будут расселять студентов — не знаю. Известно это станет буквально завтра, послезавтра. Вы можете перебиться?

— Мо-ожем, — засмеялся Шатков.

— Пока тепло — найдем место, — весело заверил и Леонид.

Вот этот ваш тон мне нравится, — засмеялась и Эльвира Васильевна. — Дня через три-четыре самое позднее у вас будет крыша над головой. Так что заглядывайте. Как раз получите и студенческие билеты.

Из института новоиспеченные студенты вышли на каменную паперть, которую, видимо, уже нельзя было переделать, как переделывали помещение церкви. Оба все еще были красные, словно выскочили из бани, и не могли прийти в себя от радостного изумления.

Леонид изогнулся, как официант, церемонно протянул руку:

— Поздравляю, товарищ студент рабфака иностранных языков!

Иван ответил ему таким же «тонным» и крепким рукопожатием:

— Поздравляю, товарищ студент института иностранных языков!

Они сбежали вниз по ступеням.

— Повезло тебе, Ленька! — покрутил головой Шатков.

— Как бы не вывернуло, — с искренним сомнением сказал Осокин. — Я ведь в восьмом классе учился через пень-колоду.

— Поднажмешь. Не сдюжишь, что ли? Зато сразу — в командирский состав. В один день на три года меня обскакал.