Их путь шёл через Лесдогор, владения Запавета и Большой Лес далеко-далеко на запад. Путь трудный, неведомый, непреодолимый…

[i]Чапыжник — низкорослый, густой кустарник.

[ii]Травень — первый день, приблизительно 24 мая.

ЛАРЬ 3 КЛУБОК 2

КЛУБОК 2

Первый привал прошёл тихо, если не считать так хорошо слышимых в тишине звуков, издаваемых Станимиром и Чабором, которые в спешке глотали вяленое мясо непрожёванным как следует. Похмельный жор и отменный от природы аппетит сослужили им плохую службу. Водар тихо краснел в темноте, слушая эти звуки, а Тарина думала, что всё это делалось специально… только не понятно для чего.

Незаметно прошёл и второй привал. Когда же время подходило к третьему, царевна тихо позвала Водара и о чём-то пошепталась с ним. Сайвок отвязал её от поясов Станимира и Чабора, после чего Тарина почти беззвучно удалилась в чёрную глубь коридора.

— Ох, — тихо вздохнул Станимир, вслушиваясь в затихающие звуки её лёгких шагов. — Понимаю теперь, почему любители хмельного питья потерянные люди. Это ж надо, а? Такие муки! Вот потому они и работать не хотят. Какая там работа, коли свет не мил.

— Снимай мешок, мыслитель, — вздохнул сайвок. — Пока царевна не пришла, перекусите, а то глотаете всё, не пережёвывая, как гуси.

— Мы же стараемся потише, — виновато отозвался Чабор, спешно набивая рот мясом.

— Можете больше не стараться, — заключил сайвок, — всё одно уже хуже не будет…

С появлением Тарины тайно подкрепившиеся до этого воины и сайвок непривычно тихо отобедали ещё и с ней. После этого царевна уже была совершенно уверена в том, что прежде молодые витязи намеренно ели иначе.

Во время следующих привалов Тара, по непонятной для себя причине, стала замечать, что так или иначе всегда располагается рядом с Чабором. Временами в полной темноте их руки соприкасались у открытых для трапезы заплечных мешков, и это тоже не оставалось для неё незамеченным. Но мужская часть их компании была далека от этих тонкостей. Время шло, и вскоре число привалов перевалило за второй десяток.

Станимир и Чабор развлекались тем, что поторапливали сайвока, шагающего где-то впереди. Это давало им возможность скрасить тишину и лишний раз показать свою решительность и неутомимость в долгом, изнуряющем пути…

Где-то к тридцатому привалу, замыкающий цепочку Чабор стал убыстрять шаг и будто случайно натыкаться на Тарину. Потом он, конечно, извинялся, а Водар и Станимир тихо улыбались, догадываясь, в чём тут дело. Оправдывался он всегда одинаково: задумался, мол, не уследил за натяжением верёвки.

Кончилось это тем, что перед очередным привалом, в тот момент, когда связка ослабла, Чабор был так увлечён, что не заметил тихо сказанного Водаром «стой!». Тарина присела, давая ногам передохнуть, и, само собой, Чабор налетел на неё, сбил с ног и сам завалился сверху. Поддавшись короткой вспышке ярости, красавица отвесила обидчику увесистую оплеуху …куда уж попала, в темноте выбирать не приходилось. Станимир по этому поводу неосторожно пошутил, сказав, что с такими столкновениями к далёкому жениху её приведут слегка искалеченную. Но разозлившаяся царевна отвесила на орехи и ему, сказав, что сопровождать её на запад должен только Чабор, ну, в крайнем случае ещё и Водар, но никак не тот, кто лезет не в своё дело… Она, дескать, ему царевна, а не девка из прислуги, чтоб безнаказанно над ней насмехаться.

После этой перепалки все надолго сделались молчаливыми, а Станимир впервые за путешествие серьёзно задумался. Ведь на самом деле царевна-то права. Идти с ними его никто не просил. «Эх, если бы не то трижды проклятое похмелье, — рассуждал он, — скорее всего, я остался бы в дружине царя Вулкана. Просился бы, молился, но остался. А что теперь?»

В момент, когда наши спутники по всем расчетам уже должны были добраться до нужного места, Водар готов был взорваться от собственного безсилия. Они крались на цыпочках в безпроглядной темноте, ощупывали холодные земляные стены и рвали в злобе торчащие из них корни, а снедаемый яростью сайвок никак не мог найти выход наверх…

Солнце клонилось к вечеру, заканчивался чудесный день. Весна царила во всём вокруг: в каждом стволе, каждой одинокой молодой травинке, неосмотрительно пробившейся к свету среди сырой иглицы. Молодая косуля, проходящая мимо, изящно изогнула свою тонкую шею и наклонилась к этой зелёной стрелке, такой сейчас желанной.

Полные просыпающейся жизни ветви с набухшими почками не сегодня — завтра грозили взорваться волшебной зеленью, но пока даже эти почки и переполненные соком ветви — такая долгожданная после лютой зимы еда…

Через мгновение аккуратно обглоданные косулей ветки редких кустов, чудом прижившихся рядом с хвойным полумраком, горько плакали от боли потери. Капли мутного сока лениво стекали в бурую сырую иглицу к мокрым тонким копытцам лесной красавицы.

Солнце убаюкивало молодое животное щедрым, волшебным светом, заставляя забывать об осторожности в полном шорохов и теней весеннем лесу. Оно согревало, опьяняло, говоря: «Ничего, ничего. Это просто шорохи и тени и ничего больше». А царь всех шорохов, седобородый ветер, слыша это, лишь разводил руками: «Что ж, — шептал он, — так и есть. Стоит ли бояться шорохов? Теней — вот чего опасайся…»