Берег сел за стол и стал яростно растирать лицо ладонями.

— Что такое? Эй, парень! — волхв сел напротив. — Ты чего это вдруг? Ну, сон и сон. Коль гадость какая, так скажи трижды: «Куда ночь — туда и сон», только и делов.

Берег отвёл глаза, стыдясь пережитого страха:

— Я такое видел, Ортай. Помнишь, я вечером говорил, что мне видится всякое?

— Ну, — кивнул волхв.

— Так вот, — продолжал Берег, — вроде как искры или мошки золотые перед носом летали. Спать лёг, а они всё одно не пропадают, мало того, передо мной на потолке давай выплясывать. Гляжу, а потолка-то …и нет! Надо мной звёзды и эти… кружатся. Тут стало так светло, как и днём не бывает. Я-то понимаю, что ночь на дворе. И не дивлюсь тому, что светло, а тому удивляюсь, что глаза мне этот свет не режет с темени-то. Ни земли, ни неба нет, один только этот Свет кругом, а я стою и не знаю, что делать.

А свет тот стал скоро рассеиваться, будто туман. Оглянулся я и вижу позади себя поле, а за ним Берецкий лес. И вот иду я по тропке к этому лесу. У самого края, где поле кончается, людей — не счесть. Стоят один за другим. Кто с детишками, кто с жёнами, кто поодиночке. Вдруг слышу, Всемил меня зовёт. «Эй! — кричит, — Берег, становись со мной и Псором. Князь просил отнести поесть берецкому, стоим вот, ждём…»

А я и говорю:

— Что ж стоите-то? Все вон просить пришли, а вы ведь дать. Идите сами к нему…

Из леса вдруг дохнуло ветром, и летит шёпот: «Что взять, что дать, что просить — всё одно, всех клеймить…».

Я — с чего бы вдруг — за тем шёпотом иду в лес, хожу за ним меж деревьев, не могу найти, кто шепчет. Смотрю — опять люди. Дом колдуна. Сам он стоит на пороге, а рядом карлик. Я ближе.

Люди подходят, протягивают руки к колдуну, кланяются, а он и карлик берут по очереди большую кисть из конского волоса, макают её в чан с чем-то чёрным и людям по рукам… по лицам! Измажут — и ну сами потешаться над ними. А те, кого испачкали, падают ниц, целуют колдуну и карлику ноги, благодарят.

Я и сам не заметил, как подошёл к ним близко. Когда опомнился — поздно было. Будто вешней водой подхватило меня и понесло. А тут как раз Всемил и Псор протягивают колдуну каравай хлеба. Тот, не глядя, по караваю и по ним кистью шась-плясь! «Идите, — говорит, — хватит вам».

Они и пошли, а он ко мне поворачивается.

— Чего не как все стоишь? — спрашивает. — Иди ко всем, иначе ничего не получишь.

Я хотел было убежать, толкнулся от земли и повис. Барахтаюсь в воздухе, как щенок в проруби. «Ну, — думаю, — сейчас прямо в чан и упаду». Но не попал я в него, а поплыл к полю…

Потом, правда, не помню, что было, а вот после, как-то ты оказался рядом.

— Да ну? — шутя, отмахнулся волхв. — И меня что ли кистью? Не было меня там, не могло быть. Я в другом месте был, в своём сне…

Берег насупился:

— Ну, не смейся…

— Хорошо, — согласился волхв, — ты только сильно-то не затягивай, давай, рассказывай, что было после.

— Ну вот, — продолжал гридень. — Идём мы с тобой по полю, и вдруг — гроза! Молния за молнией. Дождя-то, вроде, и нет, а так — буря бурей. Гляжу, а с неба большая птица падает. Кругом неё вороньё, как туча, вьётся, а птица отбивается от них и собой прикрывает белого лебедя. Рядом с ними маленький воробей крутится.

Сколь ни бился с вороньём тот птах, а сбили они на землю и его, и лебедя, и малявку. Вороны вниз, а ты на них с палкой, с этой, — Берег указал на посох в углу. — Кыш! — кричишь. Я за тобой, чуть разогнали мы тех ворон. Вернулись, а птах сидит, чуть дыша, крыльями лебедя и воробья прикрывает.

Мы с тобой их в лес унесли. Там, меж деревьев, вроде бури-то и нет, а как навалится ветер сверху, так лес прямо стоном человечьим полнится. А в кронах: «Кра-а-ак!». Сидит гадкая чёрная птица. Сама большая, глаза, как угли. Злится, что за нами ветер прилетел, покой леса нарушает, не по ней это. Я оглянулся, а тебя нет. Там, где ты стоял, сочится меж камней родник. А камни-то непростые, прозрачные, будто изо льда сделаны.

Птах, что был с лебедем и воробьём, воды напился да как взмахнет крыльями! Ветер с вершин ударил в землю, поднял с неё листву и иглицу, разыгрался. А чёрная птица с горящими глазами снова: «Кра-а-ак!». Птах услышал её голос и голову поднял. Клюв у него разгорелся, будто в кузнечном горне, огнём так и пышет. Толкнулся он от земли, поднялся к крикунье и за голову — цап! А голова у той, гадкой, будто гнилая тыква развалилась. Из горла её фонтаном ударила чёрная кровь. Не кровь, а отрава! Попадёт на ветку — сгорит ветка, на камень — шипит и камень, крошится в прах.

Рухнул вниз поверженный, но упал и победитель, измазался смертоносной кровью…

Берег замолчал.

— А дальше-то чего? — уже без всякой тени веселья спросил Ортай.

— Дальше, — повторил за волхвом княжий гридень, — дальше уже будто другой сон. Прежний-то пропал, словно и не было его.

Снится мне, что иду я по земле семимильными шагами. Подо мной люди суетятся, бегают. Я их переступаю. Вот, думаю, чудеса. Так и до края мира дойду, ещё башку расшибу. Давай-ка пойду потише. Стал приглядываться. Люди те наши — и все, как один, мечены кистью чёрного колдуна. Знаешь, а те, которые ещё не мечены, меченых-то этих и не замечают.