И вот двое, увенчанные дарами Змейковского ручья, взявшись за руки, вышли на тропу. У Сашки на плече – рюкзак, в левой руке – бензоножницы. Он шел в одной левой кеде – вначале он решил отдать ее Тае, но кеда оказалась слишком велика, и Тая сказала, что босиком ей привычнее; тогда Сашка твердо пообещал ей новые босоножки, самые лучшие, решив, что мотоцикл может подождать.

Измайловка, полускрытая паводковой зеленью самостийного леса и ластящихся к домам изнеженных человеком садов, приближалась: выскакивали, взблеснув стеклом, окошки, с каждым шагом выдвигались вперед фрагменты крыш – серых шиферных, красных и зеленых черепичных; вонзались в безоблачный озон коротенькие печные трубы (горизонтальные газовые не дотянулись до села).

– Там твой дом? – спросила Тая, указывая на поселок внизу.

Сашка помотал головой:

– Скоро. Совсем скоро. Только дождемся автобуса… Бабушка, небось, дома, ну, ничего… а отец – на работе. Я тебя с ними познакомлю.

Они уже спустились к асфальтовому шоссе, до чайной фабрики было рукой подать, когда из-за поворота вынырнул милицейский уазик. Тая остановилась, во все глаза глядя на машину. Уазик резко затормозил, из него выскочили два милиционера в форме и направились к ним…

– Это я, – сказал Сашка.

Тая засмеялась и кивнула, ткнув пальцем себе в грудь:

– А это я.

Венок из трав лихо съехал ей на один глаз, крестики цветочков вечерницы, собранные в семицветия, выбились из венка и висели на обломанном стебельке.

Сашка поднял бензоножницы наперевес, заслоняя девушку, и твердо сказал:

– Это я оскопил того сатира, запомни, Тайка, – это я.

– Но, но, но! – плюхнувшись рядом с Кулаковым, бормотал краснолицый. – Эт-то еще что?! Мы так не договаривались! Приходи-ка в себя! Понятное дело, не каждый день увольняешься из жизни… по собственному желанию. Но пора и честь знать!

Стащив с головы войлочную шляпу – антагонистку валенок, северянин принялся обмахивать ею Кулакова, и тому показалось, что сквозь глаза и мозг с лепетом, трепетом, щебетом пронесся восторженный рой красноватых крылатых созданий величиной с детский ноготок… тех же божьих коровок?.. Во всяком случае, Кулаков очухался. Голова была легкой, вычищенной изнутри, вылущенной, как орех из чужеродной скорлупы.

– А если бы, сверзившись вниз, ты убил бы кого-нибудь в толпе? Например, свою начальницу?! Хорошо бы это было?! – спрашивал краснолицый, качая головой, на которую уже опять была нахлобучена войлочная шляпа, непременный атрибут курортников тридцатых – шестидесятых годов. – При росте в два аршина десять вершков, да в пять пудов весом, и учитывая, что высота тут саженей десять, это вполне вероятно. В прессе бы написали: такой-сякой-немазаный, совершая самоубийство, в процессе смерти совершил еще и убийство… Ай-я-яй, как бы неудобно получилось! Конечно, такие курьезы случаются в судьбах, но довольно редко.

– Кто вы такой? – совершенно очнувшись, пре-рвал болтовню кавалериста Кулаков и, помедлив, подал незнакомцу свою визитку.

– Разве я не представился? – удивился северянин, принимая визитку раскрытыми в ножницы указательным и средним, причем «ножницы» вырезали ее из поля зрения, а вытащил незнакомец визитку уже из левого уха Кулакова. «Мелкий фокусник, – разочарованно подумал Кулаков. – Отсюда и божья коровка… Значит, тоже столичный ферт, да и вся недолга…» А кавалерист, вскочив с кушетки, браво щелкнул каблуками армейских ботинок, но с дальнейшим вышла некоторая заминка: фокусник опустил голову и наморщил лоб, как будто припоминал собственное имя: – Ме… Бе… Фи… – Побекав и помекав некоторое время, он наконец произнес: – Зови меня Филипп… – и, приосанившись, прибавил: – Красивый… Да, Филипп Красивый.

Фамилия – или псевдоним – были даны фокуснику (или, скорее, взяты им) словно бы в издевку: ничего красивого в лице гостя не имелось. Впрочем, и особенно некрасив он тоже не был. Так, серая личность, которую забудешь, едва растворится в толпе. А новый знакомец продолжал, размахивая руками:

– Конечно, можно сказать, что это плагиат, что человек с таким именем уже жил здесь, причем был королем, не чета некоторым, что я слямзил королевское имя. Но, увы, насколько я понимаю, прогресс на Гее еще не дошел до такой степени совершенства, чтобы имена не повторялись, чтобы у каждой самоценной личности, имеющей только ей принадлежащие отпечатки пальцев – добавлю: как и сами пальцы, – имя бы в точности соответствовало этому перстяному коду.

– Что вы заладили: Гея да Гея, – ворчливо перебил его Кулаков. – Никакая это не Гея… По-русски это Земля. И вы что… хотите сказать, что откуда-то сюда прибыли, так, что ли? Может быть, с другой планеты?! – саркастически закончил Кулаков, который на самом деле обмирал и холодел, несмотря на жару, от какого-то необыкновенно нового ощущения себя в ландшафте реальности, и ландшафт этот казался ему резче и ярче, чем обычно, – да что! – просто грандиозным, не в пример тому, что было прежде.

Филипп Красивый напыжился и проговорил: