Они уже возвращались с рынка, когда увидели детей, стоявших полукругом, и громко хохоча. Они что-то выкрикивали, и каждый пытался подняться на носочках чуть выше, еще чуть ближе подойти.

– Что это? – Энна тоже машинально привстала на носочки, желая высмотреть происходящее там, за детьми.

– Что-то злобное.

– С чего ты взял?

– Я еще помню, как это быть маленьким мальчиком.

– Да? – и в легком неверии приподняла бровь.

– Не смешно.

Когда они подошли ближе, Мишина догадка подтвердилась. Стайка детворы, наблюдала, как в образованном ими кругу взрослый мальчишка, долговязый и неопрятный, издевался над пацаном поменьше. Долговязый стукнул того по уху, намеренно унижая, и что-то сказал, вызвав на лице меньшего, еще большую озлобленность. Миша так же наблюдал, как и дети. Прекрасно понимая, что вмешиваться нельзя, долговязый намеренно издевался над пацаном. Но пацан не сдавался, падая он вставал, только затем, что бы опять упасть. И вмешайся Миша, унижение будет еще более сильным.

– Их нужно остановить! – возмутилась Энна, глядя на Мишу.

– Не сейчас.

– Он покалечит его!

В этот момент долговязый обойдя меньшего сзади, с силой ударил того в голову, отчего пацан упал, и схватившись за ухо продолжал лежать.

Толпа засмеялась. По настоящему, по детски, злобно, и безжалостно.

– Гордишься собой? – поинтересовался Миша, и дети расступились вокруг, как будто так были поглощены происходящим на импровизированной арене, что не заметили его. Наблюдая как насторожилась окружающая их пацанва. Как, все еще находясь в кураже, долговязый нахально улыбнулся, и подошел ближе, Миша лишь хмыкнул, искренне переживая за малого.

– Горжусь.

– Зря, на твоем месте стыдиться нужно.

– Чего это мне стыдиться дядя?

– Ну, можешь гордиться, как пожелаешь. Но мне, было бы стыдно, унизить маленького, и при этом боятся подойти ко взрослому дядьке.

Он наблюдал, как притихли окружающие, как внимательно они смотрят на них, как учатся чему то своему, чему то важному для себя.

– А я не боюсь.

– Тогда подойди.

– Зачем?

И парень подошел, не очень близко, так, сделал несколько шагов в Мишину сторону, выпрямив спину, скорее от страха, чем от собственной значимости и силы.

– Агрессия – это проявление собственных страхов и неуверенности, - он внимательно всмотрелся в лица ребят стоявших вокруг.

– Какая агрессия?! – вскипел долговязый, - он сам кинулся, первый! Я лишь показал ему, что нечего бросаться на сильного! – и ухмыльнулся, ища поддержку в лицах наблюдающих за ними детей, закатив рукав и демонстрируя сильную руку.

– Я не думаю, что можно как-то связать жуткие гримасы на твоем лице, напряженные мышцы и грубый голос с силой. Скорее лишь со страхами и неуверенность, которыми ты насквозь пропитан. – он опять посмотрел на лица детворы, надеясь, что они где-то в глубине души запишут его слова в свои сердечные учебники, и запомнят их. Они ведь долговязого не просто так слушали, дети ведь сами себе учителей назначают, по своим собственным, причинам и понятиям. И не важно, что порой учителя эти сами не понимают, что уже преподают, что их слова запоминаются, и потому вырастает страшное в своей озлобленности и глупости поколение.

– Нет во мне страха – опрометчиво заметил долговязый.

– Тогда покажи мне.

– Что?

– Что в тебе нет страха, - просто предложил Миша.

Долговязый от этого предложения весь сжался, и плечи поникли, и позвоночник вроде как короче стал.

Детвора молчала, возможно, запоминали, возможно, уже обдумывали. Малой, поднявшийся с земли подошел к Мише, и стал рядом.

– Никогда больше не говори о моей маме такое.

– А что ты мне сделаешь? – долговязый хотел было еще раз ткнуть малого, но посмотрел на Мишу и передумал.

Малой промолчал и ушел, продолжая держаться за ухо. Ребята расступились, давая им пройти. И Миша слышал в их молчание то, что бальзамом упало на сердце, теперь они тщательнее учителей себе выбирать будут.

– Пацан! – Мика догнал малого, и пошел с ним рядом, - болит сильно?

– Не очень. Меня Джик зовут, а Вы Мик, я Вас знаю.

– Ты молодец, - Мик положил руку на плечо ребенка. Энна слушала их разговор, идя сзади, только теперь понимая, почему он не дал ей подойти к малому, почему сам сразу же не подошел к нему.

– Да какой там! Я так ни разу и не стукнул его!

– Не это главное.

– А что?

– Ты достиг той цели, которая намного выше и намного тяжелее, чем просто стукнуть.

– Развеселил пол Еравии?

– Бросил вызов противнику заведомо сильнее тебя, защитил маму.

– И все равно не стукнул.

– Не стукнул. Но маму защитил.

– Он сказал, что я слабак, потому что младше. Да и меньше его! – и Джик пнул носком обуви валявшийся на его пути камушек.

– Видимая слабость многих людей является на самом деле выражением их скрытой силы. Тот, кто стоит на месте, не споткнется. Если ты споткнулся и упал, знай, что падение – это еще не поражение, если ты сможешь снова подняться на ноги! – «почему я никогда не говорил об этом со своими детьми?! Почему у меня не хватало времени?!!!»

– Научите меня драться.

– Драться? – Миша хмыкнул, они уже как раз подходили к их калитке. Он придержал ее, пропуская Энну и Джика вперед. Они расселись на веранде, и малой терпел, пока Энна промывала, а иногда и смазывала чем-то его ранения. – Я не смогу научить тебя драться, малыш.

– Но… - вскинулся парень, и по глазам было видно, он явно переоценил человека, выбранного им в наставники. Пацан как будто спрашивал себя: «Что же это за наставник такой, что даже драться научить не может?!».