–  Нет, нет, я люблю сгущенное молоко есть прямо из банки.

Ольга Михайловна достала из шкафа открытую банку и поставила перед Марьям. Та зачерпнула полную ложку, долго не могла оторвать ее от длинной золотистой змеи, которая тянулась вслед за ложкой, а когда наконец справилась, даже закрыла глаза от удовольствия.

–  Ну и сладкоежка, - засмеялась Ольга Михайловна, - совсем как мой Валька…

В сенях застучали чьи-то шаги, кто-то стал шарить по двери в поисках ручки. Ольга Михайловна встала и распахнула дверь.

–  Входите!

На пороге появился Семенчук. Он немного запыхался от быстрой ходьбы. По улыбке на его лице Марьям сразу поняла, что он пришел с хорошей вестью. В руках он держал голубой бланк телеграммы.

–  Добрый вечер, - сказал Семенчук, кивая Ольге Михайловне.
– Так вот я вам пришел доложить, дорогая делегатка… Найден ваш Яковенко! Служит он в дивизии Чураева.

–  Присаживайтесь, присаживайтесь, - стараясь скрыть волнение, сказала Марьям.

–  Да нет, я отлучился на минутку. Командующий может вызвать.

–  А как его зовут, вы узнали?
– все еще недоверчиво спросила Марьям.

Семенчук взглянул на телеграмму.

–  Федор Николаевич.

–  Это он, - сказала Марьям, и глаза ее радостно заблестели.
– А мне можно будет с ним встретиться?

Семенчук как-то смущенно посмотрел на нее.

–  Вообще-то, конечно, можно, - сказал он.

–  А почему вы говорите так неуверенно?

–  Нам, видите ли, сообщили, что он ранен. Правда, не очень серьезно, но все-таки находится в госпитале.

–  Тогда уж я обязательно должна его повидать, - настойчиво сказала Марьям.
– Обязательно! Это… это дорогой для меня человек. Очень вас прошу, товарищ майор. Помогите мне добраться до госпиталя, - повторила она, вдруг ясно представив себе, как Федя лежит на койке, весь перевязанный бинтами, беспомощный и одинокий.

Семенчук смягчился и сказал, что поговорит об этом в Политуправлении. Очевидно, завтра утром в армию Коробова поедет кто-нибудь из инструкторов и заберет ее с собой.

А когда он вышел, Марьям вдруг закрыла лицо руками.

–  Что ты, Марьям, - мягко сказала Ольга Михайловна.
– Вы наверняка увидитесь… Если хочешь, я постараюсь связаться с тем госпиталем, где он лежит.

Марьям быстро собралась и побежала искать Нефедьева, но его нигде не было. Как же быть? Она очень беспокоилась, что нарушит его строгий приказ - никуда не отлучаться без разрешения. Она разыскала в одном из соседних домов парторга Коломийцева, которого директор оставил вместо себя за старшего. Коломийцев писал письмо домой и так был занят своими мыслями, что не сразу понял, чего, собственно, она от него хочет, а когда понял, то посадил на письмо кляксу и чуть не сломал перо. Ехать в армию? Неизвестно куда? Одной? Это, голубушка, не увеселительная прогулка! Он колебался, брать ли на себя ответственность перед Нефедьевым за это разрешение. Но она с такой мольбой смотрела на него, так требовала, так сердилась и уговаривала, что он не выдержал и сдался: «Поезжай, но только на одни сутки. Туда и назад. И чтобы с места прислала телеграмму».

Марьям вернулась обратно, когда уже стемнело. В комнате не было света. Марьям решила, что Ольга Михайловна уже легла спать, и ощупью нашла свою койку. Но хозяйка дома еще даже не раздевалась, а как оставила ее Марьям у стола, так она и просидела все это время.

–  Вы думали?
– спросила Марьям.

–  Да, думала, девочка, - сказала Ольга Михайловна.

И Марьям показалось, что она без нее плакала.

–  Вы очень одиноки?
– спросила Марьям, помолчав.

–  Нет, что вы! Я не одинока… У меня ведь есть и сын… и муж…

–  Вам очень трудно?..

–  Нет-нет, - сказала Ольга Михайловна, - просто, глядя на тебя, я вспомнила и свою молодость… А это было очень, очень давно… - Она нашла в темноте руку Марьям.
– Я желаю тебе счастья, Марьям. Настоящего, большого. Такого, какого ты достойна… Ты хорошая…

–  Вы еще меня совсем не знаете…

–  Я это чувствую… Вижу… Ну, не будем об этом говорить… Хорошо?

Марьям всю ночь не могла заснуть, и когда в семь часов утра за окном остановилась машина, она была уже совсем одета - в пальто и платке. Тихо, чтобы не скрипнуть половицами и не разбудить Ольгу Михайловну, она вышла на крыльцо и почти столкнулась в дверях с батальонным комиссаром, молодым человеком, лет двадцати семи, с еще свежим глубоким шрамом на левой щеке. Шрам этот очень старил его, левая сторона лица казалась на десять лет старше правой.

–  Это вы едете?
– спросил батальонный комиссар, критически оглядывая ее короткое черное пальто и светлую шерстяную косыночку, которой она повязала голову.

–  Я, - сказала Марьям, робея под его придирчивым острым взглядом.

–  А вы не замерзнете?

–  Что вы? Я привыкла!

–  Ну смотрите, - сказал он жестко, - в дороге не жалуйтесь… Вам бы лучше остаться и сперва достать полушубок.

–  Нет-нет, - быстро ответила она, боясь, как бы и вправду батальонный комиссар не уехал без нее.
– Говорю же вам, я привыкла. Мне не будет холодно.