–  Тогда залезайте, - ответил он, повернулся и пошел к машине.

Он сел рядом с шофером, а Марьям одна на заднее сиденье. Машина тронулась.

Батальонный комиссар сидел молча, не оборачиваясь и не разговаривая с Марьям. Он был чем-то недоволен и раздражен.

В рассветных сумерках то и дело мелькали силуэты машин, груженных какими-то ящиками, тюками, сеном и еще чем-то, что Марьям не успела рассмотреть. Одни грузовики шли к фронту, другие - навстречу. Однако когда совсем рассвело, Марьям заметила, что машин на дороге почти не стало. Кругом расстилались пустынные поля. Высокие бело-серые облака плотно затянули небо. Дул холодный ветер, и Марьям чувствовала, как у нее все больше и больше коченеют ноги. Хотелось спросить батальонного комиссара, долго ли им ехать и когда они будут на месте, но он упорно молчал, а она не знала, как начать разговор.

Однако когда проехали несколько километров, батальонный комиссар вдруг обернулся.

–  В Малиновке мне надо будет сойти, - сказал он, - а вот товарищ Воробьев, - он кивнул в сторону шофера, - довезет вас до места… Вы куда едете? Мне сказали, что в армейский госпиталь, - вдруг прибавил он, словно решив наконец завязать хоть какой-нибудь разговор.

–  Да, я еду в госпиталь, - сказала Марьям.
– А скажите, нам долго еще ехать?

–  Я точно не знаю, где он, - ответил батальонный комиссар, сидя вполоборота к ней и неудобно повернув голову, так, чтобы видеть ее хоть одним глазом, - по дороге вы это уточните… В медицинском отделе штаба армии…

–  А как же мне его разыскать?

–  Ну, это несложно. Товарищ Воробьев вам поможет.
– Он опять кивнул на шофера, склонившегося над рулем.
– К сожалению, сам я не могу. У меня важное задание…

Последние слова он произнес таким внушительным и серьезным тоном, что Марьям невольно подумала: «Наверное, он везет какой-нибудь секретный приказ, от которого зависит исход большой операции…» И суровость молодого комиссара сразу стала в ее глазах понятной и даже необходимой.

–  А далеко еще до штаба армии?
– спросила она робко, решив хоть как-нибудь поддержать нить с таким трудом начатого разговора.

–  Километров сорок, - прикинул он.
– По такой дороге часа через три приедете… Здесь колдобина на колдобине… Смотрите, сколько грязи! А кто у вас в госпитале?
– вдруг спросил он.
– Отец, брат?..

–  Нет, друг, - сказала Марьям и немножко испугалась: а вдруг на этом сухом и строгом лице появится насмешливое выражение?

Но нет, он кивнул головой и сказал просто и серьезно:

–  Это для него будет целый праздник! А он знает, что вы должны приехать?

–  Нет. Он вообще не знает, что я на фронте.

–  Вы ему не писали?

–  Нет.

–  Странно, - сказал батальонный комиссар, недовольно поморщившись.
– Едете к нему, а не писали!

–  Вот увидимся и поговорим.

–  «Поговорим, поговорим»!
– повторил он.
– Вы там в тылу не всегда учитываете, какое значение имеет для солдата письмо…

–  Почему? Я это знаю, - улыбнулась Марьям. Чем больше батальонный комиссар втягивался в разговор, тем он казался ей моложе и понятнее. Марьям даже перестала замечать пересекающий его щеку красный шрам с неровными краями, на которых еще сохранились следы ниток.

–  Ну, про вас я не говорю, - грубовато сказал он, - но есть такие, такие… Да вот вам пример. Был я недавно в Саратове. В командировку туда ездил… с одним товарищем, - прибавил он.
– Так вот мой товарищ увлекся там одной девушкой. Красивая очень. Остроумная… И что же вы думаете? Она ему говорит: «Ты вообще-то парень хороший, но, наверное, не очень нужный!» «Почему?» - спрашивает он. «А потому, что всем людям, которые нужны, дают броню и на фронт не посылают!» Видите, какая птичка попалась…

Он сказал это очень сердито, и Марьям поняла, что о товарище он упомянул только для того, чтобы удобнее было рассказать историю, случившуюся с ним самим.

–  А вы не женаты?
– спросила она.

Он улыбнулся:

–  Нет. Пока бог миловал… Может быть, когда-нибудь и женюсь. Если только сильно полюблю.

–  Значит, до сих пор вы не любили?
– сказала она с чуть заметной иронией.

–  Предпочитаю, чтоб любили меня, - ответил он с каким-то мальчишеским задором.

–  Вы большой эгоист!

–  Уж лучше быть эгоистом, чем горевать, когда тебя бросают.

–  Почему же вас должны непременно бросить?

–  Ну, не бросить, так оскорбить, причинить неприятности.

Он, насупившись, замолчал. Очевидно, саратовская девушка еще не была им забыта.

Солнце выглянуло из-за белесых плотных туч и осветило дорогу, поля и дальние холмы, поросшие редким кустарником. Марьям с удивлением смотрела по сторонам. Пустынная земля, которая, казалось, скучала оттого, что по ней не ходят люди, вдруг ожила. Из каких-то незаметных щелей появились солдаты, одни неторопливо закуривали, другие, сгрудившись, беседовали о чем-то своем, третьи просто сидели на земле, подставляя солнцу усталые лица.