Девушки вяло и нерешительно затянули:

 Не сырой дуб к земле клонится,

 Не листочки расстилаются.

 Расстилается дочка пред батюшкой…

 — Эка, что затеяли! — остановила певиц боярыня. — Разве это свадебная песня? Веселое спойте, залихватское!

 — Ой, боярыня, на душе–то у нас невесело, ну и песни веселые на ум не идут, — проговорила одна из девушек.

 — Невеста–то, невеста… краше в гроб кладут! — жалостно произнесла другая.

 — Ну, вот и готова красавица наша! — радостно перебила первая боярыня, охорашивая Ольгу. — Давайте фату–то!

 Ей подали тонкую, прозрачную индийскую кисею, боярыня накинула ее на невесту поверх кокошника, и фата, закрыв ей лицо, спустилась до пола мягкими складками.

 — Ну, встань–ка, Олюша! Помогите, девки!

 Две девушки подняли под локти княжну со скамьи, на которой она все время безмолвно просидела, и поставили на пол, словно куклу. Но Ольга ничего не слышала и не видела.

 — Олюша, надо бы пред образом помолиться! — предложила мамушка, у которой из глаз неудержимо текли слезы. — Помолись, дитятко, авось полегчает тебе, на душеньке твоей покойнее станет.

 Но Ольга и этого увещания не слыхала; ее пришлось насильно опустить на колени и прочитать над ней молитву.

 Когда ее подняли с колен, в светелку прибежала Ма–шутка и стала что–то шептать девушкам. С ее темного охабня ручьями текла вода; волосы были мокрые, и она что–то торопливо и озабоченно говорила.

 — Да нельзя, слышь ты, непутевая! — сказала ей нянюшка Панкратьевна. — Что за разговоры с боярышней? Смотри, ты мокрая совсем, неравно замараешь венчальный–то наряд…

 — Не замараю, Панкратьевна, ей–Богу, не замараю! — молила Машутка. — Не замараю… Дело до княжны!..

 — Да нельзя тебе говорить, вишь, она молится. Откуда тебя черти принесли?

 — Боярышня! — вдруг отчаянно выкрикнула Машутка. — Дозволь Машутке слово молвить.

 Ольга вздрогнула, откинула вуаль, широко открыла глаза и, слабо вскрикнув, рванулась к пришедшей девушке.

 — Что, что? Жив? Говори! — хватая Машутку за мокрый рукав, задыхаясь, шептала княжна.

 — Постой, нельзя, услышат! — пугливо шепнула Машутка и, отведя немного в сторону Ольгу, проговорила: — Велел сказать, если ты не выйдешь тот же час проститься, войдет он в терем и позор учинит князю–батюшке твоему, а жениха убьет. «Пусть, — говорит, — потом меня лютой казнью казнят, а то исполню, что сказал».

 Ольга, слабо простонав, закрыла лицо руками. Все сейчас же обступили их с любопытными вопросами. Но Ольга, собрав все свои силы, постаралась улыбнуться.

 — Ничего, боярыни–голубушки, ничего, мамушка, — едва слышно проговорила она, — Машутка ходила по моему указу… Ну, и… и весть мне одну принесла.

 Ольга видимо путалась, не зная, что сказать.

 Ее невольно выручила одна из боярынь. Лукаво улыбнувшись и погрозив девушке пальцем, она спросила:

 — Небось к ворожее посылала узнать–проведать про судьбу–то свою?

 Ольга радостно схватилась за эту мысль:

 — Да, да… к ворожее посылала!

 — Ну и что ж, что ж она сказала? — спросили все со жгучим любопытством.

 В это время вбежала еще одна девушка с вестью, что приехала боярыня Хитрово с подарками от царя и что князь торопит княжну выйти: жених, мол, уже в церкви и с нетерпением ждет свою невесту.

 Все засуетились и заметались из стороны в сторону. Пользуясь суматохой и тем, что на минуту все забыли о княжне, Машутка шепнула ей на ухо:

 — Вышли всех, скажи, что хочешь одна помолиться; потом вон тою дверью выбеги в сени, я ждать тебя там буду с кафтаном… Поди простись, а то, не ровен час, он свою угрозу исполнит! На минутку выбеги, что ли!

 Ольга жадно слушала ее; на ее бледных щеках чуть вспыхнул слабый румянец, но тотчас же потух.

 Когда Машутка исчезла, княжна подняла голову и вдруг решительно и твердо произнесла:

 — Я хотела бы на минутку одна остаться… помолиться Пресвятой Богородице, Заступнице всех скорбящих… Потом я к матушке пройду за благословеньем. Скажите батюшке, что скоро выйду.

 Боярыня и все женщины низко поклонились ей, не найдя, что возразить, и пошли из комнаты.

 Когда дверь за последней женщиной затворилась, Ольга упала на колени пред образом и страстно начала молиться; потом она вскочила и заметалась по горнице, несвязно бормоча: