— Говори же, говори, не томи ты меня! — простонал Леон.

 — Княжну сейчас обвенчают с Черкасским, — быстро выговорила девушка и вздрогнула от страшного крика, вырвавшегося из груди несчастного. — Тише, или ты очумел? Смерти моей хочешь? — остановила она его.

 Но дождь и ветер относили звуки их голосов в противоположную сторону от дома, и никто не слыхал безумного крика отчаяния и разбитых надежд, кроме терпеливо ожидавших под липой стрельца и молодого царевича, и они с быстротою молнии кинулись на этот крик.

 — Княжна прислала меня сказать тебе, князь, чтобы ты забыл ее; видно, такова воля Божья. Прости ее, князь! — и девушка, низко поклонившись Леону, двинулась было идти.

 Леон стоял как заколдованный, не шевелясь и не произнося ни одного слова; казалось, он не слыхал последних слов посланной и бессмысленно смотрел ей в лицо, едва белевшее в ночной темноте.

 — Или ничего и не скажешь? — спросила девушка, не поняв его молчания. — Осерчал, что ли? Что ж, княжна не виновата! Ай! — вдруг взвизгнула девушка и от перепуга присела на землю, прикрывшись охабнем.

 Возле Леона появились Дубнов и царевич Николай.

 — Что случилось, князь, ты не своим голосом крикнул? — спросил Дубнов.

 — Да он один! Леон, да отвечай же! — тронул грузина царевич.

 Леон очнулся и схватился за голову.

 — Кончено, все кончено! — глухо, прерывающимся голосом произнес он.

 — Кто тут ворошится? — спросил Дубнов, поднимая охабень. — Никак, по голосу Машутка?

 — А хотя бы и Машутка, тебе–то что за дело? — задорно ответила девушка. — Пусти! Не время мне с тобой бобы разводить.

 — Куда так спешишь? — Дубнов крепко держал ее за рукав охабня. — Подождешь!

 — Пусти ее, Пров! — грустно произнес Леон. — Зачем она нам? Все кончено. Княжна сегодня венчается с Черкасским.

 — Не может того быть! — проговорил пораженный стрелец и выпустил рукав девушки.

 Она быстро шмыгнула от него в сторону и исчезла в кустах.

 — Так я скажу боярышне, — раздался из–за кустов ее шепот, — что ты ей счастья желаешь…

 — Скажи, — ответил Леон, — скажи, чтобы завтра она выглянула из оконца терема.

 — Что ж она увидит? — с любопытством спросила девушка.

 — Мы клялись вместе умереть… Если она свою клятву нарушила, я ее не нарушу! — страстно произнес Леон.

 — Царевич, — тихо шепнул стрелец Николаю, с любопытством следившему за всей этой сценой, — теперь нам пора и за дело браться, потому что наш молодец совсем голову потерял… Эй, слушай, Машутка, погоди маленько!.. Стрекача–то всегда успеешь задать.

 — Сам знаешь, свадебное дело спешное… Да что надо–то?

 — А вот что! Скажи ты княжне: если она сей же час не выйдет сюда, беда приключится!

 — Да ты, никак, ума лишился? — взволнованно проговорила девушка. — Невесту к венцу обряжают, а она к милому дружку выбежит… да в такую непогодь!

 — Твое дело пойти сказать. Если княжна не выйдет в чем есть, мы в терем сами придем и срам всему дому княжескому учиним. Беги–ка, девка, да скажи, что велят.

 Девушка юркнула в кусты и мгновенно исчезла во тьме.

 Молодые люди остались одни; ветер крепчал, дождь лил бесконечно, и эта ночь показалась удрученному горем князю последней ночью его жизни.

 Между тем на женской половине княжеского дома шла невообразимая суетня. Девушки, женщины, мамушки и нянюшки метались по горницам, сновали взад и вперед без нужды и толка, видимо совершенно потеряв головы.

 В высокой светелке сидела княжна Ольга, покорно позволив двум почтенным боярыням обряжать себя к венцу. Белый атласный сарафан, унизанный жемчугом, еще сильнее оттенял ужасающую бледность ее худенького личика; глаза потускнели и, окруженные теперь синими кругами, глядели пред собой бессмысленно, тупо, как бы не различая предметов.

 — Что же, девушки, песен не поете? Сейчас косу девичью убирать будем, — обратилась одна из боярынь к молча толпившимся у притолоки сенным девушкам.

 — Какие тут песни? — ворчливо произнесла мамушка, горячо любившая княжну. — Небось не по поле под венец–то голубонька наша идет. До песен ли тут!

 — Что ж, матушка, — глубоко вздохнув, произнесла вторая боярыня, ловко пряча густые косы княжны под дорогой кокошник. — И все мы неволей под венец–то шли, а песни все же девки всем нам пели. Затягивайте–ка, девушки! Таков уж наш обычай. Нельзя без обычая, никак нельзя.