Наконец царице Марии Ильиничне наскучила эта внезапно наступившая тишина, и она решилась заговорить первая:

 — Что, пред походом поедем помолиться в монастыри?

 - Поедем, как же!.. Беспременно надо поехать святым угодникам помолиться!

 — Иван Выговской–то метит в гетманы, — заговорил Милославский. — Беспременно много нам смут причинит.

 — Куракина Федора пошлю на него да Ромодановского Григория — авось они его угомонят.

 Милославский покрутил толстыми пальцами свою бороду и хвастливо проговорил:

 — Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу Выговского да и самого польского короля пленниками.

 Ничто так не раздражало царя, как самонадеянность тестя; он опять вышел из себя, услыхав это, и крикнул:

 — Как ты смеешь, страдник {Бранное слово, привычное Тишайшему. (Примеч. авт.) То есть смерд.}, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие такие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?

 Положительно Милославскому не везло в этот вечер, и он с мольбой посмотрел на дочь. Та поняла его безмолвную просьбу.

 — Не гневайся на батюшку, государь! — плаксиво проговорила она, зная, как слаб царь к женским слезам. — Он не со зла сболтнул: тебе послужить верой и правдой хочет. И что вы о делах не наговоритесь на сидении! — с тоской Докончила она.

 — И то правда! — поддержал ее супруг.

 Но боярыня Хитрово была с ними не согласна; она еще не все высказала, что хотела, и потому, выразительно глядя на царя, проговорила робким голоском:

 Царю–батюшке, конечно, надоели дела, а как быть? На то он Господом поставлен над нами, за то он и есть наш кормилец и отец, а мы — его покорливые детки…

 — Ишь, Лиса Патрикеевна, — улыбнулся Алексей Михайлович. — Ну, говори, лиса, что еще на хвосте принесла?

 — Да вот… царевна грузинская просит повидать тебя, да и войско, какое ни на есть, послать бы им на подмогу.

 — Эх, бабы! — нетерпеливо произнес Алексей Михайлович. — Что это им покойно не сидится? Ну, бабье ли это дело, скажи?

 — Так она за тем сюда и прислана.

 — И вовсе же нет! Прислана потому, что негде ей там укрыться! И жила бы себе здесь в холе да в покое… А придет время — и подсобим.

 — Не очень–то они нам и нужны! — опять вмешался Милославский. — Не велика в них и корысть–то… Кабы взаправду в подданство наше поддались, а то все это одно пустословие! Помощи нашей просят и золотые горы сулят, а поможем — так отплатят, как теперь казаки, — смутой!

 — Нет, в подданство они отдадутся непременно, — возразил Алексей Михайлович. — А только что нам с ними делать? Воевод своих туда слать? Далеко да и опасливо: неравно и в самом деле на другую сторону перекинутся…

 — Если воеводство… то… оно конечно! — замялся было Милославский, понявший всю выгоду от воеводства в такой стране, как далекая, но неистощимо богатая Грузия.

 — Особливо если воеводство дать… примерно князю Пронскому Борису Алексеевичу, — подзадорила жадность боярина и его ненависть к Пронскому Елена Дмитриевна.

 — Ну, ему этого воеводства не видать! — желчно заметил Милославский.

 — А почему? — наивно спросила Хитрово.

 — Рылом не вышел, вот почему! — дерзко крикнул ей Милославский, полагая, что Елена Дмитриевна хлопочет за своего милого дружка.

 Каковы ни были ее отношения к Пронскому, но слушать, как издевался над ним такой выскочка, как Милославский, боярыня никак не могла.

 — Чем князь Борис не воевода? И молод, и умен, и родовит, не чета многим прочим, — намекнула она, взглянув на Милославского.

 — Чего вы шкуру–то волчью делите, когда и волк–то по лесу бегает? — вмешался царь. — Еще Грузия не наша, не пришло нам время воевод там сажать… Да кабы и пришлось, князя Пронского мы туда воеводствовать не пошлем: он довольно богат и без этого. И тебя не посажу, — обернулся Алексей Михайлович к тестю, — знаю твою повадку: пусти козла в огород… Ну, а помощь грузинам посылать сейчас не могу, повременить надо. Вот молвят, будто сам царь Теймураз подымается в Москву… не дадим Грузии в обиду, это ты, боярыня, не бойся, а время терпит. Ты, Елена Дмитриевна, не серчай да царевне грузинской от меня передай, что, мол, мы завсегда рады ее видеть пред светлыми нашими очами, и делу ее мы помощники. Ну, а теперь можно бы было и повечерять? — обратился он к царице.

 Мария Ильинична сладко спала, опершись на руку и тихо посапывая.

 — Уморилась, бедная! — полунасмешливо, полупечально произнес Алексей.

 — Такое уж ее положение, — поспешил оправдать дочь Милославский, — да оно и лучше, когда баба не вмешивается в мужское дело, — многозначительно произнес он, кидая взгляд на боярыню Хитрово.

 Та сидела красивая и величественная, и казалось, не поняла намека; только когда царь поднялся с кресла, она тоже встала и поднесла его руку к своим губам.