— За что же, за что, князь, ты хочешь убить нас?

 — Она невеста, уже чуть не повенчанная, потому что обручилась с Черкасским.

 — Насилием обручили ее! — крикнул Леон. Пронский сверкнул на него глазами.

 — Не твое это дело! — скрипнув зубами, прошептал он и повернулся к Леону спиной.

 — Это твое последнее слово? Смотри, потом не раскайся!

 — Ты еще грозить?! — презрительно усмехнулся Борис Алексеевич и, не взглянув на грузина, отошел к столу.

 Леон судорожно схватился за рукоятку кинжала, но вдруг почувствовал на своем плече чью–то руку и быстро обернулся. Возле него стоял боярин Милославский.

 — Что, князь, от ворот поворот получил? — Он рассмеялся мелким, дробненьким смешком. — Эка хватил! Засватал дочку князя Пронского!..

 — Чем же я хуже вашего князя Черкасского, этого старого развратника и разбойника? — спросил Леон.

 — А тем хуже, что рода ты бедного да чужого. Что небось у тебя, кроме этого самого кинжала, ничего и за душенькой нет?

 — Как нет? Сакля есть, земля есть, виноградник есть, — горячо запротестовал Леон.

 — Велика невидаль — твоя сакля! — произнес Милославский с легким презрением. — У Черкасского таких курных изб и счета нет. Виноградников тоже! Эх ты! Вот где у тебя богатство, — указал он на сверкавший у пояса Леона кинжал. — Хочешь, я за него тебе вотчину в Вологде отдам, триста душ, усадьба?

 Леон отшатнулся, пугливо схватился за рукоятку и отрицательно покачал головой:

 — Нет, нет, я не отдам.

 — Или слыхал, что он дороже стоит? Ну, что же, я вторую вотчину отдам, под Новым городом… А если у тебя будут таких две вотчины, то и князю Пронскому не стыдно будет отдать за тебя свою дочь. Что же, идет, что ли?

 — Ты говоришь… князь Пронский отдаст тогда? — вздрагивающим голосом спросил Леон.

 — Непременно отдаст, — уговаривал юношу искуситель, — ты же знатного рода, только беден малость.

 — Ольге и мне хватит…

 — Так–то оно так, да князю–то Пронскому побольше надо. Жаден он!.. Так как же, князь, отдаешь, что ли? Мне тебе услужить охота, а вещь эта самая на что она мне? Так, безделица. По рукам, что ли?

 В душе молодого грузина происходила мучительная борьба. Он знал жадность русских бояр и не сомневался, что Милославский вовсе не из дружеской услуги покупает у него кинжал, а значит, он действительно ценный, если он дает за него целых две вотчины. Но отдать родовую вещь, которую ему завещал отец, а отцу — целое поколение, на это Леон не решался, хотя ценой такой мены и получил бы руку любимой девушки.

 Милославский заметил его колебания и старался поскорее окончить выгодную сделку.

 — Ну что же? Согласен? Давай кинжал, и пойдем выпьем на радостях.

 — А вотчины? — спросил Леон.

 — Гм… вотчины? Ну, купчую на них мы завтра сделаем!

 — Если завтра, — решительно произнес Леон, — тогда и кинжал завтра отдам. Вишь, думаю сперва с отцом посоветоваться.

 — Ин будь по–твоему, советуйся! — проговорил Милославский и как–то загадочно усмехнулся. — А после того приходи ко мне.

 Милославский и Леон разошлись.

 Пир продолжался, и гости все больше и больше пьянели; бубны и барабаны неистово звенели, а скоморохи и плясуны выбивались из сил, притоптывая ногами и выворачивая руки. Кравчие появлялись с новыми братинами, слуги вносили все новые и новые блюда с самыми причудливыми яствами.

 Князь Орбелиани и Леон, пошептавшись друг с другом, первые ушли с пира, никем не замеченные.

 Царевна Елена Леонтьевна недавно встала, открыла окно и задумалась, глядя на ясное голубое небо. Думала ли она о своей родине, вздыхала ли о знойном солнце, или ее сердце заныло при воспоминании о безвестно пропавшем в Персии муже? Она и сама не сумела бы ответить на эти вопросы. По всей вероятности, все это входило элементами в ее тоскливое настроение, в ее грусть, овладевшую ею на далекой чужбине.

 Долго стояла царевна у окна, устремив задумчивый взор в синюю даль, пока легкое прикосновение к плечу не заставило ее вздрогнуть и быстро обернуться.

 — А, это ты, Нина? — ласково проговорила она, узнав княжну Каркашвилли. — Что, дитя? Ты так бледна, так печально глядят твои глазки! Что с тобою?

 — Я не о себе пришла с тобою говорить! — тихо ответила девушка.

 — А о ком же? — изумленно спросила царевна. — Ну, говори же! Да подыми же свою голову, посмотри на меня! — и она, взяв девушку за подбородок, насильно подняла ее лицо, вспыхнувшее под пытливым взглядом.

 — Пусти, — высвободилась из ее рук княжна, — я пришла спросить, скоро ли мы уедем домой из этой холодной, страшной страны к себе, под чудное синее небо, под тени наших развесистых платанов, в наши лиловые горы? Скоро ли мы уедем? — с тоски произнесла молоденькая княжна и заломила руки.