Услышав недовольный голос полковника, оперативники спешат удалиться, оставив майора и полковника вдвоем.

— Таких трое. Двое из них в заключении, третий живет в Камышине. Проверен. Из города не выезжал.

Черные глаза Гаршина — само спокойствие. Из-за этого вот непоколебимого спокойствия, сознания своей правоты, а не из-за оперативного опыта выбрал в свое время Данилов заместителя. Теперь же оказывалось, что для совместной работы этого недостаточно: настоящего понимания, дружбы между ними не было, как ни старался Данилов.

— МУР ничего нового не сообщил?

— Пока нет.

— Так-так… Вы дали указание подготовить отчет по новой форме?

Видя, что Гаршин ничего не упускает, Данилову переходит к менее значительным вопросам.

— Надо распорядиться, чтобы в отделение служебного собаководства поставили второй телефонный аппарат для прямой связи с дежурным по горотделу.

— Как решается вопрос о переводе к нам Haлeгина? Вы поддержали меня? — спрашивает Гаршин.

— Уже есть приказ. Райотдел сначала ни в какую, потом согласились. Если бы отдавали с радостью, тут я еще подумал бы… Кстати, раз уж мы коснулись вопроса о кадрах, — к нам на оперативную машину просится шофер начальника управления. Как ты на это смотришь?

— Калистратов? Я бы взял, раз просится.

— А я именно поэтому думаю его не брать: сегодня просится к нам, завтра просится от нас. Просится — значит, разборчив!

— Ну, это не так все, — Гаршин хмыкает углубляется в бумаги.

Перед майором несколько рапортов — результаты проверки тех, кто мог совершить квартирные кражи. В них только все «за» и «против», а выводов нет, Гаршин должен решить, проверять дальше этих людей или считать проверку законченной.

Уж этот вечный вопрос: причастен — не причастен, виновен — не виновен! Только в случае поимки настоящего преступника можно окончательно на него ответить. Но не находиться же человеку под подозрением, пока преступление не будет раскрыто! Кто-то должен, поверив своему жизненному опыту и интуиции, вынести следовательский приговор: считать версию проверенной или нет.

— Этого нечего проверять, — взяв рапорт, лежащий сверху, говорит Данилов, — в промежутке между двумя кражами он не мог появиться дома и принести из школы ребенка.

— Согласен.

— А Никонов, говорят, в последнее время частенько выпивает, — в руках у Данилова другой рапорт.

— Выпивает, но, судя по всему, он на такие преступления не пойдет. Нет здесь той опасной совокупности: выпивка плюс низкая культура, склонность к насилию… На Востоке говорят: пьянство не порождает пороков, а лишь обнаруживает.

Перед обеденным перерывом неожиданно звонит но телефону Кравченко.

— Константин Николаевич, запишите, пожалуйста, это Монахов Сергей Алексеевич…

— Из Шедшемы? Знаю такого.

— Десять суток, восемьдесят восьмая ячейка, — Кравченко всегда докладывает коротко и только самое главное.

Но Гаршин понимает его с полуслова.

— Так. Скоро сам будешь? — спрашивает он.

— Через час.

— О чем речь? — интересуется Данилов.

— В автоматической камере хранения вокзала, и восемьдесят восьмой ячейке, более десяти суток находятся невостребованные вещи — пиджак, шарф, рубашка. Документов нет. В кармане пиджака колечко с пятью ключами, в том числе двумя от автоматических замков. Вещи эти принадлежат Монахову.

— Все?

— Эти два ключа, по-видимому, подходят к замкам квартиры Ветланиной.

— Так, чудесно, Николаич! — Данилов вдруг словно проясняется, он светится улыбкой, и Гаршину впервые приходит в голову, что домашние, наверное, знают только это лицо Данилова, лицо заботливого и благожелательного хозяина; этот Данилов, что стоит сейчас перед ним, любит порыбачить, попеть ночью песни у костра и, может быть, первый срывается с места, когда кто-нибудь просит поднести к костру веток или воды.

— Это может быть и случайностью, — объясняет Гаршин, — замки-то весьма распространенные.

Лицо Данилова снова сурово и закрыто.

— Что представляет собой Монахов?

— О, это «наш» человек… Мы его арестовывали в мою бытность в Шедшеме. Как раз Налегин задерживал. Кличка Монах, ворует из квартир. Но кроме того, берет еще и все, что плохо лежит. Родом из Шедшемского района, там его многие знают, особенно в деревнях, как хулигана.

— Но все-таки он вор?

— Ворует.

— Поднимай всех! — Данилов возбужденно потирает руки и выходит из кабинета, чтобы доложить генералу.

Вскоре появляется сияющий Кравченко. Он узнал даже, где Монах останавливался в Остромске.

— Проспект Чернышевского, номер дома неизвестен. Двести сорок восемь строений, двадцать шесть учреждений и предприятий, шесть общежитий, — объясняет Кравченко.

— Надо просить подкрепление в школе милиции, — вслух размышляет Гаршин. — Так? Захотят ли?

— А вы им лекцию прочтите. О международной полиции. Они давно просили, — Кравченко щурит бровь, чуть ли не подмигивая майору: он сегодня в ударе, все удается.