Эрцгерцог не успел вернуться в свое новое помещение в доме епископа, как послал за своими астрологами и спросил их, может ли он убить короля Англии.

— Нет, не можете, государь наш! — ответили они.

— Как так? — спросил он.

— Наука наша нам открыла, что он проживет сто лет.

— Это замечательно! — воскликнул эрцгерцог. — Но какие же это будут годы?

— Господин наш! — ответили астрологи. — Будут они разные, но многие из них носят багровую окраску.

— Я постараюсь, чтобы это так и было. Можете идти.

Маркиз не посылал за астрологами, а пошел прямо на Верблюжью улицу к дому Жанны и с большим усердием наблюдал у дверей, как выйдет оттуда король Ричард — со свитой или один? Но не за одним только этим домом он следил: его занимало гораздо большее. Тесные улицы Акры были битком набиты отбросами человечества. Тут кишели мужчины и женщины, загаженные от природы или от гнусной жизни, безволосые, малорослые распутники с лицами в болячках, со словно ошпаренными головами, всякие прелестницы, а также бесстыжие, как собаки, беззвучно ступающие арабы, греки, сводники и отвратительные сводницы. Здесь проворно и тихонько совершались убийства. С самого своего прихода Монферрат заметил, как это тут выходило.

Из какого-то гнусного притона показался в сумерки нормандский рыцарь Гамон де Ротру и пошел себе в Верблюжью улицу в своем небрежно накинутом плаще. Как он ни был изящен, рыцарь безумно любил презренную тварь, от которой вышел; он нагнулся и поцеловал избитый порог её жилища. Он ещё стоял на коленях при свете небольшой лампочки, когда из темноты, позади него, вышел, крадучись, как кошка, высокий тощий человек, весь в белом.

— Привет тебе, господин! — проговорил он и глубоко всадил свой кинжал в бок Гамону.

Тот, не издав ни звука, откинул голову назад, пошатнулся, только раз вздохнул, как человек усталый, и упал прямо на руки убийцы, который, как любимую девушку, нежно поддержал его. Затем, дотащив жертву за плечи до сточной канавы, убийца спустил её туда в глубокой темноте, а сам исчез. Монферрат проворчал про себя:

— Чисто обделано дельце! Надо допытаться, кто такой этот мастер своего дела?

Он пошел прочь, весь углубившись в эту мысль, и даже позабыл думать о своем кровном враге.

В то время сидел в остроге некий шейх Моффадин, один из заложников султана по делу возвращения Честного Креста. Маркиз пошел повидаться с ним.

— Скажи мне, шейх, кто из вашего племени очень высок ростом и очень легок на ходу? Одет он в белое с головы до ног, и пристойно убивает он людей, как будто любит мертвых. А, убивая, восклицает: «Привет тебе, господин!»

— На нашем языке мы зовем его ассасином, — отвечал шейх. — Но он вовсе не из наших. Это — слуга Старца, который обитает в горах Ливана.

— Какого это старика, Моффадин?

— Ничего больше не скажу вам про него, — отвечал шейх. — Прибавлю только, что он — господин многих таких же слуг, которые служат ему верно и безмолвно. Он ненавидит султана, а султан — его.

— А чем же они ему служат? Тем, что убивают?

— Да. Они убивают каждого, кого он укажет, и за это удостаиваются (или думают, что удостаиваются) райского блаженства.

— Имя этого старика, конечно, — Смерть, клянусь Спасителем! — воскликнул маркиз.

— Нет, его имя — Синан. Но назвать его Смертью было бы вернее.

— А где бы мне ухитриться поговорить с кем-нибудь из его слуг? — спросил маркиз и прибавил: — Видишь ли, моей жизни угрожает опасность: у меня есть враги, которые мне надоедают.

— Ты найдешь их у Мушиной Башни, но только поздней ночью. Там всегда кто-нибудь из них прогуливается. Отыщи того человека, которого ты видел, и не бойся. Подойди к нему и приветствуй его по его собственному обычаю — лобзаньем и словами: «О, Али! О, Абдаллах, слуга Али!»

— Очень тебе благодарен, Моффадин! — проговорил маркиз.

Ту самую ночь Жанна провела в муках. Ни король Ричард, ни врачи не решались отойти от неё. А на заре она разрешилась сыном, здоровым ребенком, и заснула крепким сном. Ричард посадил подле неё двух чернокожих женщин отгонять мух и запретил им отходить от неё под страхом смертной казни. Затем, распорядившись насчет всего, что было нужно для ребенка и тому подобное, он вернулся к себе один по белевшим улицам, славословя Господа.