Придя в Замок к королеве, граф Сен-Поль застал там маркиза. Беранжера тоже лежала бледная, дрожащая, и то сжимала, то разжимала свои маленькие ручки. Монферрат стоял у неё в головах. Три из её дам окружали её на коленях, шепча ей что-то на её родном языке и предлагая то апельсиновой воды, то леденцов, то опахало из перьев, Сеп-Поль остановился так, чтобы она могла его видеть, и преклонил колени.

— Мадам! — обратился он к ней. — Как здоровье вашей милости?

Маленькая женщина вздрогнула, но не проявила никакого внимания.

— Государыня! — начал опять Сен-Поль. — Я — пэр земли французской, но прежде всего я — рыцарь! Я дерзнул сюда явиться, чтобы послужить вашей милости, вместе с моими людьми. Прошу вас вымолвить хоть слово!

Маркиз сложил руки. С его широкого белого лица было хоть картину писать!

Ладони королевы Беранжеры были в кровь исцарапаны её ноготочками, содравшими кожу. Она вся побелела, в её черных сверкающих глазах не было видно зрачков. Когда Сен-Поль заговорил с ней вторично, она вся задрожала до того, что не могла сдержать себя и принялась метаться головой по подушкам. Но вот она заговорила:

— Я страдаю, ужасно страдаю! То, что мне приходится терпеть, превосходит всякое понимание; ни одна девушка не выносила ничего подобного. Где же Бог? Где Мария? Где ангелы?

— Милая наша, дорогая государыня! — заворковали вокруг неё женщины, одна даже погладила рукой по её лицу. Но королева стряхнула прочь эту руку и продолжала ныть, жалуясь даже откровеннее, чем сама хотела.

— Можно ли так поступать с королевской дочерью, Господи Иисусе Христе? Что ж это за супружество, когда новобрачную бросают в самый день свадьбы?

Она вскочила на своей постели в присутствии мужчин, схватила себя за грудь и завопила:

— Она родила ему ребенка! Он теперь с ней! А я разве не годна для того, чтобы иметь детей? Или здесь никогда молока не будет? О, о… Такого позора я не могу снести!

Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться в кровати.

Монферрат был действительно тронут. Он сказал тихонько Сен-Полю:

— На что же мы, рыцари, если можем терпеть такую несправедливость?

— О, Боже! Помоги поправить дело! — промолвил Сен-Поль, всхлипывая.

— И Он поправит, — проговорил Монферрат. — Если мы сами Ему поможем!

Это замечание напомнило Сен-Полю его собственные слова Жилю де Гердену. Он поспешил броситься перед королевой на колени, чтобы запечатлеть свою преданность.

— Дама моя Беранжера! — горячо воскликнул он. — Возьмите меня в свои ратники! Я дурной человек, но, конечно, не такой дурной, как он. Пустите меня сразиться с ним за вас!

Королева нетерпеливо качнула головой.

— Ну, что вы можете поделать против такого славного человека? Он — величайший о мире властелин.

— О, Donicncddio! — рыкнул маркиз. — У меня кое-что найдется, чтобы посбить эту славу. Любезная наша государыня! Мы пойдем помолимся, чтобы Бог послал вам здоровья.

Приложившись к её ручке, он увлек за собой Сен-Поля, который весь дрожал от наплыва мыслей, пламенным потоком охвативших его.

— О, клянусь моей душой, маркиз! — воскликнул юноша, когда они опять вышли на свет Божий. — Что же бы нам сделать, чтобы загладить эти злодейства?

Маркиз лукаво взглянул на него.

— Прикончить негодяя, который натворил их.

— Но чисто ли мы поступим, маркиз? Нет ли у нас тут каких собственных задних мыслей?

— Дело довольно чистое! Придешь ли ты к Мушиной Башне сегодня ночью?

— Да, да, приду! — отозвался Сен-Поль.

— Только смотри, со мной будет человек, который может сослужить нам службу! — продолжал маркиз.

— А! — сказал Сен-Поль. — И со мной тоже. Маркиз почесал нос.

— Гм! — промычал он наставительно. — А кто он, может быть, этот ваш человек, Сен-Поль?

— А вот кто: человек, который имеет столько же причин ненавидеть Ричарда, как и эта бедная дама.

— Да кто же он?

— Поклонник моей сестры Жанны.

— Клянусь Причастием! — воскликнул Монферрат. — Нас будет целая компания влюбленных.

На том они и распростились.

Мушиная Башня стоит в стороне от города, на песчаной косе, которая раздваивается и как бы двумя крюками охватывает болотину, покрытую пенистым илом, морской травой и отбросами — словом, всем, что только попадается мусору и грязи в стоячей воде. Только перед ней лежит часть моря, где уже начинаются прилив и отлив, хотя ленивые, не выше полуфута. С другой же стороны тянется плотина, которая подходит к городской стене. Над этим омертвелым болотом и вокруг него день и ночь вы услышите жужжанье бесчисленного множества больших мух, а в полдень можно даже видеть, как они плотной завесой висят в тяжелом воздухе. Говорят, это оттого, что в глубокой древности здесь совершались гекатомбы в честь идолов. Но есть и другая, более правдоподобная причина: эта болотина — просто кладбище мертвечины, и она отвратительно воняет. Всякая падаль, которую бросают с городских стен, приплывает сюда и остается тут гнить. Мухи поживляются здесь, чем случится. Им приходится делиться добычей с водяными и земными тварями, крупные рыбы приплывают сюда покормиться, а по ночам шакалы и гиены спускаются с гор и пожирают то, что им удастся стянуть. Но не раз случалось, что акулы стаскивали этих хищников в воду и лакомились свежим мясцом, если им позволяла их сестра-акула. Как бы то ни было, это место одарено ужасным названием, ужасным запахом и ужасным шумом жужжанья мух, которое сливается с всплесками акул. Их, впрочем, редко можно видеть: вода-то слишком для этого плотна. Но можно угадать присутствие акул по маслянистым струйкам на поверхности в виде головок больших стрел, которые оставляют за собой в зловонной тине плавники прожор, снующих от одного трупа к другому.