Чувство сплочения, единения передалось и членам семей командного и политического состава. Интересно прошла, например, беседа, которую провел с женами наших командиров и политработников в одном из танковых полков 43-й дивизии батальонный комиссар Н. Васильев, старший инструктор отдела пропаганды корпуса. Женщины, подобно барометру, чутко отреагировали на все, что происходило за два дня до войны.

Они были уверены, что уход полков по тревоге — чисто учебное мероприятие. Но что-то интуитивно тревожило их. Не случайно в ходе беседы женщины потребовали, чтобы их начали наконец обучать военно-медицинским профессиям. Мария Мордовина, жена командира танковой роты, мать двоих детей, заявила при этом, что, если начнется война, она никуда из части не уедет, а будет вместе с мужем воевать в качестве медсестры. Ее горячо поддержала подруга Валя Мухина, другие жены командиров...

Всем, от рядового бойца до старшего командира, стало ясно: опасность войны приблизилась вплотную. И поэтому все вокруг быстро менялось. Изменилось и настроение людей. Бывшие рабочие, колхозники, служащие, одетые в шинели, остро почувствовали, что все созданное их трудом и талантом, все, чем богата и сильна Родина, придется вскоре защищать с оружием в руках.

Каждый понимал, что фашизм несет советским людям гибель и порабощение. Звериный его облик был хорошо известен по событиям в Испании. Знали мы и о судьбе порабощенных народов Центральной и Западной Европы. А потому народ и армия надежно сплачивали свои ряды перед лицом грозной опасности.

...Предвоенная ночь выдалась теплой и тихой. По небосклону спокойно плыл яркий диск луны. На прогретую зноем землю легли четкие тени от зданий и деревьев. Пустели переполненные зрительные залы клубов, театров, [14] Дома Красной Армии. Люди расходились, оживленно беседуя, многие обсуждали планы на воскресенье.

Мы с полковым комиссаром Емельяновым тоже шагали по пустеющим с каждой минутой улицам Бердичева, полные впечатлений от недавней беседы с воинами гарнизона. В окнах домов гасли огни. Город постепенно погружался в сон. А у меня из головы не выходили слова майора В. Поливанова, который с надеждой и верой говорил о том, что если даже фашисты и нападут на нас, то непременно скажут свое веское слово немецкие рабочие, коммунисты.

Чего греха таить, мы, советские люди, действительно возлагали немало надежд на революционный рабочий класс Германии и некоторых других капиталистических государств. И вера эта держалась не на иллюзиях. Разве не было оснований верить, что в стране, где еще 8 лет назад за коммунистов голосовало 6 миллионов немцев, с началом войны против первого в мире социалистического государства вспыхнет мощная волна забастовок, начнется неповиновение фашистской тирании.

Как обстояло это в жизни, теперь знают все. Фашисты, захватив власть, разгромили демократические силы страны, загнали в глубокое подполье компартию, обезглавили ее. Десятки тысяч ее сынов погибли в концентрационных лагерях и лагерях смерти или на долгие годы были брошены без суда и следствия в застенки гестапо.

Но все это советские люди узнали лишь много лет спустя. А тогда все мы верили в иное. Не представляя до конца истинных масштабов надвигавшейся опасности, мы с Емельяновым, анализируя настроение личного состава, пришли к единодушному выводу: люди бодры, настроены по-боевому. Как и все командиры и политработники, мы были убеждены, что война будет вестись на территории врага, что быстро разгромим фашистов, независимо от того, поможет ли нам революционный рабочий класс Германии и других стран.

Именно так мы были воспитаны...

Увидев ярко освещенные окна квартиры генерала Фекленко, мы после недолгих колебаний решили зайти, надеясь услышать что-нибудь новое. Николай Владимирович обрадовался нам. Сразу предупредил, что никакой информации, никаких указаний сверху не получал. Пригласил сесть. Начали еще раз обсуждать создавшееся положение, как оно представлялось нам тогда. На всякий [15] случай комкор подошел к аппарату прямой связи с дивизиями. Позвонил в одну, другую, третью. Отовсюду получил немедленный отзыв оперативных дежурных, четкий доклад о состоянии дел.

— Что ж, служба идет нормально, — сказал генерал. — Это хорошо. Беспокоить комдивов не будем. Странно одно: дали указание вывести войска с зимних квартир, мы доложили о выполнении приказа, а работники штаба округа как воды в рот набрали. Неужели нет никаких данных? Странно... Ну да ладно. Поживем — увидим. А теперь отдыхать! Хотя, честно говоря, ложиться мне вовсе не хочется...

Так и разошлись, не ведая, что провожаем последний мирный день.

Воскресенье, 22 июня 1941 года

Резко, требовательно звонит телефон в моем кабинете. Мгновенно просыпаюсь, включаю настольную лампу. Мягкий голубой свет заливает комнату. А звонок буквально рвет тишину. Чувствую, звонок необычный, тревожный, несущий что-то важное, недоброе. Наконец-то трубка в руке.

— Товарищ Калядин?

— Да-да! Я слушаю.

— Головко докладывает...

У меня даже отлегло от сердца. Звонил начальник отдела пропаганды 40-й танковой дивизии из далекого Житомира. Значит, что-то местное.