Я сглатываю. Я забываю, что мне нравится Максин… как ее фамилия? Я забываю, что мне нравится та девчонка из школы. Она качает головой, и волосы колеблются, как под водой.

– Привет, - снова говорю я хрипло. Она кивает, будто что-то сказала - а может, и нет.

– Я Престон. Как тебя зовут?..

Ее имя оседает в мозгу, будто кто-то просыпает его красной пылью на черном. Слова не поспевают за мыслями, не понимаю, как она ответила, не смогу его повторить. Да и зачем?.. оно там и осталось, просыпанное красным, въевшееся так, что не свести.

Она приподнимает острый подбородок, ткань одежды идет волнами.

С моей стороны со щелчком открывается дверца, хотя я не видел, чтобы она что-то сделала.

Чувствую себя нормально, но по лбу и по спине почему-то течет пот.

Немного поколебавшись, сажусь в машину. Вблизи рассмотреть ее оказывается еще сложнее.

– Почему они не взяли тебя с собой?
– говорю шепотом.
– У нас там столько еды, и можно есть сладкое сколько влезет.
– Из складок появляется ее рука и касается меня, холодная, как перила в погребе. Тонкие и длинные пальцы. Очень длинные.

Я оглядываюсь и вижу маму и папу.

Они вышли на улицу и просто стоят неподалеку, молча, неподвижно, свет из окон падает прямо на них. Крис и его друг тоже. И крестная с дядей Перри.

Не знаю, почему мама такая белая. Помню, когда мне было лет пять, я выбрался на балкон и ходил по краю, как соседский кот, туда-сюда. И тут вошла мама, и лицо у нее было такое же - белое и ласковое. “Престон, милый, - сказала она тогда, - я достала мороженое! Твое любимое… Ты же не хочешь, чтобы оно растаяло?..” Конечно, я не хотел. Я слез с балкона, а она обняла меня и не отпускала так долго, что я точно заволновался за мороженое.

…Мне даже кажется, что папа держится за маму - наверное, много выпил. Девочка крепко сжимает мне руку. Друг Криса, Лассе, медленно обходит машину, а мама очень тихо говорит - и как только слышно:

– Престон, милый, иди сюда. Не торопись.

Лассе улыбается мне, и я не уверен, что понимаю эту улыбку - ведь в самом деле, он же не может бояться, они же ничего не боятся… Хочу спросить его о девочке, но слова куда-то деваются. Между тем он нажимает ручку двери - она подается не сразу, но потом все же открывается. Лассе наклоняется к девочке, проходит пара длинных минут, прежде чем та наконец отпускает меня, и я могу выйти.

Он сдвигает ее на мое место - тонкие руки оплетают его шею, и свет в машине гаснет.

– Простите, - говорит Крис, - простите нас…

За что, интересно? Когда я подхожу к маме, она действительно неважно выглядит. Наверное, свадьба - это все-таки очень утомительно. Папа закуривает - никогда не видел, чтобы он курил. Он два раза роняет сигарету, а дядя Перри - зажигалку. Крестная держит руку на моем плече, и она сильно дрожит.

– Холодно?
– спрашиваю я.
– Пойдемте внутрь, а то Лиз будет ругаться.

Уже внутри мама с папой вдруг не выдерживают и обнимают меня так, что даже что-то хрустнуло. Я смущаюсь - ну не в моем же возрасте, в самом деле? Фрэнси спрашивает, где мы были, и я почему-то не знаю, что сказать. На запястье непонятно откуда почти черный синяк - где это можно так приложиться и не заметить?

А перед сном мне становится очень страшно, и я впервые в жизни понимаю, что умру. Не то чтобы я этого не знал - просто раньше не думал. Что могу умереть. Или мог - хотя бы тогда, на балконе. Может, не сейчас, когда-нибудь, а может - завтра. Что-то произошло сегодня, но я не могу вспомнить, как ни стараюсь. Последнее, что осталось в памяти - луна, словно присыпанная красным.

Перед тем, как заснуть, я вспоминаю Максин Харт и решаю обязательно заговорить с ней завтра же.

*

Before you get in too deep

And you get burned by the heat -

Oh yeah

She’ll take you there

You know it happened to me…

СМЕРТЬ И ДЕМОН

Ты любишь конфеты и секс до утра,

Но дело не в этом,

Но дело не в этом.

*

Где-то в середине 13 века н.э. меня ударила молния. Шарахнула со всей серьезностью божьего гнева, когда я любовался грозой на оборонительной стене. Я не чувствовал тела около трех часов, опасно близко к рассвету, но у меня и не было и мысли о смерти. Ни когда истекал кровью в чистом поле, а солнце наступало на пятки, ни когда дрался однажды с соперником, многократно превосходящим по силе… после мы прожили вместе двенадцать лет, он спроектировал мне сногсшибательный сад и слепил с меня полторы сотни скульптур. Одна из них, приписанная мегаизвестному имени, до сих пор торчит в солидном музее - приятно, хотя я себе там и не нравлюсь. Однако я отклонился от темы - ни разу в жизни я не задумывался о смерти как конце всего, об этом пугающем, манящем и разрушительном ожидании живых, которое мне не довелось прочувствовать - или вспомнить. Наверное, просто было еще не время, а вот теперь оно настало.