«Кольцо не забыть, кольцо!» - Он пытался сказать это вслух, но не услышал сам себя за свистом ветра.

Белоусов с трудом отыскал рукоятку кольца, потом резко дернул за нее. Шелковая масса парашюта с шумом взметнулась вверх, заметно притормозив падение летчика. И сразу над головой показался серебристый купол парашюта. Капитан не успел осмотреться вокруг, как неожиданно ударился о землю. Из глаз посыпались искры, и он рухнул всем корпусом на что-то мягкое, сырое. [92]

Поднялся Белоусов не сразу. Какое-то время - минуту или больше, пока бешено колотилось сердце, - он переводил дыхание, распростертый на земле, уткнувшись лицом в подушку тундрового мха. Потом открыл глаза, встал и огляделся. Его окружала темная ночь, но горизонт, где находился вражеский аэродром, был охвачен заревом, и временами в густом красноватом дыму взмывали вверх длинные языки пламени.

Николай Иванович еще раз огляделся вокруг. Теперь он заметил, что стоит в небольшой низине, покрытой мхом. Чуть по сторонам виднелись огромные камни. Только сейчас он ощутил на себе тяжесть парашютных лямок. Белоусов нажал замок привязной системы, и лямки сползли к его ногам. «Надо избавиться от парашюта, чтобы он не попался фашистам», - мелькнуло в голове. Летчик тут же смотал шелковое полотно в ком и бросил за валун в небольшую яму. «Хорошо бы углубить яму и спрятать понадежней этот белый комок материи. Но чем и как это сделать?»

Только сейчас капитан подумал, что, выбросившись из самолета в самый критический момент, он ничего не захватил с собой. Не успел положить в надежные наколенные карманы комбинезона охотничий нож, находившийся в бортовой сумке. «А что с полетной картой?» Он сунул руку за голенище унта - во время полетов он прятал карту там. Карты на месте не оказалось, она, видимо, выпала во время прыжка.

Найдя каменный клин, похожий на топор, летчик с большим трудом замаскировал парашют.

В который раз после приземления капитан подумал об экипаже. Он был полон надежд, что Тимохин, Поляков и Карнаев выбросились с парашютом.

Капитан присел на землю и стал прислушиваться. По-прежнему было тихо вокруг. Как бы он хотел сейчас повстречаться с Тимохиным, Поляковым и Карнаевым, видеть их живыми, невредимыми! Вместе лучше подумать о том, каким образом можно скорей выбраться отсюда. Но возможно ли это?
– задавал себе вопрос Белоусов. Начинал рассуждать: подал экипажу команду «Всем прыгать» на высоте около четырех километров; если она была исполнена членами экипажа, через пять-десять секунд корабль мог находиться уже на высоте полтора-два километра. Сам выбрался из кабины в трехстах метрах от [93] земли. Значит, рассеивание парашютистов в воздухе было настолько большим, что невозможно ожидать приземления всех поблизости друг от друга… А вдруг кто-то замешкался, смог выброситься только у земли?

Летчик вскочил и стал всматриваться в темень ночи. Со стороны Алакуртти слышались зенитная пальба и раскатистые взрывы на земле. Здесь же вокруг - ни звука. Быть может, его товарищи в этот момент так же, как и он, постепенно возвращаются к жизни и, сидя на мху или валунах, обдумывают план своих дальнейших действий? В эти минуты до летчика донеслось знакомое гудение самолета. Гул становился все ближе и ближе. Еще через минуту Белоусов отчетливо увидел силуэт двухмоторного самолета. «Свой, свой!»-во всю мочь хотелось закричать капитану. Самолет развернулся и на увеличенной скорости полетел в восточном направлении. Вновь наступила мучительная тишина.

Капитан хорошо знал, что в эту ночь намечалось произвести по аэродрому Алакуртти два бомбовых удара. И теперь Николай Иванович ясно представил себе, как летный состав полка, всей дивизии готовится к новому полету: летчики и штурманы взвешивают недостатки и ошибки, планируют нанести врагу более ощутимый урон.

И Белоусов не ошибся. Сердце учащенно забилось в груди, когда он вновь услыхал знакомый гул моторов. С каждой минутой этот гул усиливался все больше и больше. Вот уже первый эшелон прошел на Алакуртти, и в воздухе повисли первые «люстры». И сразу заговорила зенитка, неистово, раскатисто. Вначале шрапнель рвалась возле парашютов светящих бомб - немцы пытались погасить их, потом огненные трассы полетели в сторону бомбардировщиков. А на земле стоял громовой гул от разрывов фугасок. Зрелище было захватывающее, но положение самого Белоусова отчаянное. Где он сейчас находился? Может быть, совсем близко от вражеских постов? Белоусов достал из кармана куртки ручной компас и более или менее точно установил свое место: он находился юго-восточнее полотна железной дороги в пяти-шести километрах от станции Алакуртти. Значит, до линии фронта пятьдесят - шестьдесят километров. В другое время, если следовать по дорогам или тропам, это - два-три перехода. Но как быть в данной обстановке, когда кругом враги, открытая тундра и нет ничего съестного. Николай [94] Иванович только сейчас понял всю глубину своей ошибки: зачем он оставлял бортовой паек в кабине самолета, а не раскладывал его заранее по карманам. Летчик обшарил все карманы комбинезона, брюк, куртки в надежде найти что-либо съестное. И был чрезвычайно рад тому, что обнаружил полплитки шоколада. Тут же капитан разделил ее на десять равных частей, завернул в платок и положил в комбинезон.

Занимался рассвет. Пожары на аэродроме начали угасать. Вокруг стала просматриваться местность. Покрытое редким туманом, виднелось озеро. На севере и востоке показались очертания небольших сопок, южнее - массив кустарника. Белоусов добрался до кустов, выбрал поудобнее место, сел. Надо было обдумать план дальнейших действий.

Капитан вынул пистолет и пересчитал патроны. В двух обоймах было шестнадцать штук да россыпью в кармане десять - это не так уж плохо.

–  Если понадобится, я еще сумею постоять за себя!
– вслух сказал летчик.

Белоусов решил пробираться на восток под покровом ночной темноты, держась подальше от тундровых дорог и троп. Сейчас он сбросил с ног лохматые унты, оставшись в хромовых сапогах. В Заполярье он всегда летал на задания, надевая унты на сапоги. Летчик словно знал, что рано или поздно ему придется шагать по суровой тундре пешком. Теперь в сапогах Белоусов мог легко переходить болота и протоки речушек, каменистые склоны сопок, сберегая унты для согревания ног на привалах.

Сейчас, пока не наступил полный рассвет, надо было незамеченным пройти хотя бы два-три километра, уйти подальше в глубь тундры от аэродрома и станции Алакуртти. И капитан, разгребая низкорослый колючий кустарник, пошел на восток. Через некоторое время летчик выбрался на склон сопки. Вокруг лежало множество небольших валунов. Забравшись повыше, он остановился возле огромного камня, глубоко вросшего в землю. Бросил на землю унты, оглянулся назад. Рассвет уже наступил, и теперь можно было рассмотреть очертания местности. Над местом, где находился немецкий аэродром, высоко к небу поднялось огромное облако дыма. С земли нет-нет да и взлетали в воздух языки пламени. Сквозь дым пожара и утреннюю дымку еле просматривались постройки железнодорожной [95] станции. Всюду на возвышенных местах виднелся кустарник и редкие карликовые деревья. Кругом стояла тишина.