С мнением Шевченко соглашались стоявшие тут же летчики, штурманы. Большинство сходилось на одном: штурманская профессия - сложная и потому-то штурмана справедливо называют мозгом воздушного корабля. Ведь ему в полете приходится делать так много, что иной раз становится неясно, как может справиться со всем этим один человек.

Штурман выполняет в полете сложные навигационные и бомбардировочные расчеты, измеряет силу и направление ветра, которые крайне необходимы для выполнения точного по месту и времени самолетовождения. Он [115] неустанно ведет ориентировку, следит за воздушным пространством и, если необходимо, ведет пулеметный огонь по истребителям противника и по наземным целям. Случается, когда летчик ранен или вдруг откажет в воздухе основное управление самолетом, штурман в своей кабине садится за запасное управление бомбардировщиком и продолжает вести его на аэродром посадки.

В районе цели, особенно когда до нее остается несколько километров, склонившись над окуляром прицела, он занимается боковой наводкой воздушного корабля на объект удара - упрямо «ловит» цель до тех пор, пока она не окажется на курсовой черте прицела, не придет в перекрестие его. Штурман, учитывая каждый градус и каждую секунду, командует летчику: «Вправо два градуса!» или «Влево три!», «Скорость 280!», «Так держать!», и летчик, повинуясь этим и другим командам штурмана, строго выдерживает прямолинейный полет машины до тех пор, пока не услышит долгожданное слово «Сбросил!». Бомбы одна за другой устремляются вниз. Они за несколько секунд прочерчивают в воздухе свою траекторию и взрываются на земле. И вот за эти двадцать, тридцать, сорок секунд (величина зависит от высоты полета) выяснится, точен ли был в своих расчетах штурман, потому что главная задача его - поразить цель, и все то, что он делал до этого, подчинено выполнению конечной задачи.

В этом горячем споре о штурманской профессии, мастерстве и мне пришлось сказать несколько слов.

–  Один старший штурман, летавший много лет, как-то сказал мне, - вставил я, - что ум у штурмана должен быть пытливым, мысли - острыми, характер - упрямым, [116] а глаза - такими, чтобы они одновременно видели и вперед, и назад, и вверх, и вниз.

Многие авиаторы приняли это как должное, а некоторые с иронией. Летчик Шевелев не удержался, выпалил:

–  Значит, у меня Иван Кутумов и швец, и жнец, и на дуде игрец!

–  Выходит, так, - ответил я.

Шевченко, кивнув мне в знак согласия, серьезно сказал:

–  К изречению старого штурмана нужно только добавить, что настоящий штурман, кроме того, должен завести хорошую систему в своей работе. Если этой системы не будет, то какой прок от пытливого ума и упрямого характера?

Разговор, завязавшийся между Рыбаковым и Шевченко, постепенно утих. Экипажи покидали командный пункт, спешили в столовую, а потом на отдых. А у меня почему-то так и засела в голове фраза, сказанная Шевченко: «Завести хорошую систему в своей работе». Да, у Петра Тарасовича эта система как раз и состоит в том, что он научился обычную работу штурмана выполнять с той предельной аккуратностью, которую можно было бы назвать автоматической, если бы она не была инициативной. Многое штурман должен делать автоматически, не затрачивая лишнего времени на обдумывание элементарных истин. Но у Шевченко этот автоматизм не носит постоянного и неизменного характера. Переправа через реку, железнодорожная станция, забитая составами, - разные цели. И плох тот штурман, который при полете на переправу будет делать все так же, как он делал это при ударе по эшелонам на станции.

Штурманская профессия - творческая. Когда мы вместе с Шевченко шли с аэродрома в столовую, он так и расшифровал свой термин «хорошая система в работе». По его мнению, это - творческий автоматизм.

–  Разумеется, этот творческий автоматизм должен быть в равной степени присущ и летчику, и штурману, - говорил Шевченко.
– Атака целей ночью с больших высот - самый сложный вид бомбометания. И здесь особенно нужно то взаимопонимание, то обоюдное знание сильных и слабых сторон каждого члена экипажа, которое называют слетанностью.

На наших глазах рос и мужал этот экипаж. Штурман [117] Шевченко и летчик Иконников пришли к высокому мастерству, к идеальной слетанности через упорный труд. Свою систему работы Шевченко приноравливал к летному мастерству Иконникова, но в воздухе - на маршруте и на подходе к цели - он считал себя хозяином, и все его требования летчик выполнял беспрекословно. Система Шевченко рождалась и росла в полетах, проверялась в бою.

Однажды капитану Шевченко пришлось бомбить скопление войск и техники в районе города Ржев. Самолет лег на боевой курс, и Шевченко, ловя в прицел уползающую в сторону цель, скомандовал:

–  Доверни два влево!

Иконникову показалось мало, и он довернул на три градуса, но цель по-прежнему отходила от курсовой черты. Тогда штурман сказал: «Еще немного». Теперь уже запротестовал Иконников, ему казалось, что Шевченко переборщил с доворотами, и он ответил: «Хватит доворачивать!» Штурман, однако, продолжал настаивать, и летчику пришлось все-таки довернуть, хотя про себя он по-прежнему думал, что Шевченко неправ. Бомбы пошли вниз, и штурман сразу понял, что многие из них в цель не попадут. Но почему цель плохо держалась на курсовой черте и все время норовила уйти в сторону?

Ответ на вопрос пришел после второго полета. Оказалось, что при первом вылете штурмана подвела сначала излишняя старательность летчика, а позже - некоторая нерешительность. Иконников, приняв команду Шевченко, разворачивал машину на боевом курсе слишком медленно. Из-за этого самолет разболтался, и выдерживать прямолинейный полет Иконникову было трудно.

–  Какой же мы сделаем из этого вывод, Володя?
– спросил Шевченко летчика после того, как они приземлились и зарулили на свою стоянку.
– Теперь-то я понимаю: цель не удержалась на курсовой черте, и потому бомбы пошли в сторону.