Вереска пустоши, древних камней,

Словно Земли обнаженных корней,

Вершины видны, и лишь вереск один;

Зовется то озеро Аэлуин.

Повелитель с друзьями, как загнанный зверь,

Прятался там под камнями теперь.

Горлим Несчастный, Ангрима сын,

Гласит эта повесть, из всех был один

Самым отчаянным. В жены он взял,

Когда счастливо жребий его протекал,

Эйлинель, что прекрасна была и светла;

Чиста их любовь до пришествия зла.

На войну он уехал; вернулся с войны -

Поля его ныне огнем сожжены,

И позабытый стоит его дом

Тихо в лесу погорелом, пустом;

Нет Эйлинель, среди павшей печали

Никто не ответит, куда ее взяли

На смерть или рабства страдания прочь.

И тьмою упала тогда эта ночь,

Сердце его затемнив навсегда,

Но сомненье глодало его иногда,

В диких скитаниях, ночью без сна,

Он думал, что все же могла бы она

До зла появленья бежать на простор,

В лесу она, может, жива до сих пор,

Не умерла и вернется опять,

И будет пытаться его отыскать.

Так убежище он иногда оставлял,

Далеко по опасной дороге блуждал,

Возвращался он к старому дому в ночи,

Огня в нем не видя и света свечи,

Лишь новое горе он там получал,

Пока в ожидании тщетно стоял.

Тщетно иль хуже - ведь множество глаз

Моргот в леса посылает сейчас,

Что проницают туманы земли;

Горлима путь они видеть могли.

И вот как-то день опустился потом,

И Горлим отправился прежним путем

Вниз по заброшенным ныне полям,

Дождик осенний спешил по пятам.

Но посмотрите! Там пламя свечи

слабо в окне показалось в ночи,

Ветер пронзительный воет в горах;

Надежда им ныне владеет и страх.

Он заглянул. Эйлинель у окна!

Она изменилась, но это она.

Измучена горем, в глазах ее голод,

Терзает ее нарастающий холод;

От плача ее потускнели глаза.

– Горлим, о Горлим!
– стекает слеза, -

Нет, ты не смог бы меня позабыть.

Увы! Тебя в битве сумели убить,

И ныне должна среди голых камней

Одна умирать без любви я твоей!

Он закричал - и тут пламя свечи

Погасло, и в ветре холодной ночи

Волки завыли; на плечи легли

Цепкие руки из адской земли.

И Моргота слуги, его там поймав

И в цепи жестоко его заковав,

Повели к Саурону, начальнику их -

Волков повелитель и духов немых,

Безжалостней всех, кто вставал на колени

Пред Моргота троном. На Острове Тени

Твердыня его; но он вышел вперед,

По Моргота воле отправясь в поход,

Чтоб Барахира найти в этот раз.

В лагере мрачном сидел он сейчас,

Его слуги добычу туда волокли.

На Горлима тяжкие пытки легли:

В оковах теперь его ноги и руки,

Он был погружен в жесточайшие муки,

Чтоб волю сломать и сознанье склонить

Предательством пытку свою прекратить.

Но ничего он тогда не сказал

О Барахире, печать не сломал,

Что верностью крепко сковала язык;

Но наступил перерыва тут миг,

Рядом неслышно тогда кто-то встал

И, наклонившись, ему зашептал,

Об Эйлинель ему стал говорить:

– Хочешь зачем свою жизнь позабыть,

Когда тебе нужно лишь несколько слов,

И вместе ты с нею уйдешь без оков,

И жить вы отправитесь в дальний предел,

Друзья Короля? Что б еще ты хотел?

И Горлим, истерзанный долгою мукой,

Измученный ныне с женою разлукой

(В Сауронову сеть, был уверен, попалась

Еще и она), и тогда зашаталась

Верность, желания в нем возросли.

Не успел он решиться, его повели

Туда, где на камне сидел властелин,

К Саурону немедля. И ныне один

Пред страшным и темным он ликом стоял,

Сказал Саурон: - Ну же, смертный шакал!

Что же я слышу? Решил ты со мной

Теперь торговаться? Ну, правду открой!

Какая цена?
– И тут Горлим склонил