Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля
вернуться

Бехер Иоганнес Роберт
Шрифт:

ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ

У виселицы все как на подбор. Любой заснят во всей своей красе: И я, мол, тоже на расправу скор. Я — вешатель, такой же, как и все. Скрестили руки, неподвижен взор. Дощечка на груди у мертвеца. Какой на фотографии простор! Есть место здесь для каждого лица. А на дощечке письмена видны: «Улыбка — доказательство вины. Посмеиваясь, тут они стоят. Смотрите: тут убийцы все подряд. Своей объединенные виной, Стоят они, задержанные мной».

БАЛЛАДА О ТРОИХ

Эсэсовец взревел: «Зарыть жида!» Ему ответил русский: «Никогда!» В могилу он поставлен был тогда. Еврей сказал упрямо: «Никогда!» Палач воскликнул: «Вместе их туда!» Из строя немец крикнул: «Никогда!» «Ты к тем двоим заторопился, да?! Всех трех зарыть, чтоб не было следа!» И немец немцем был зарыт тогда…

РУКА УБИТОГО

Воздета к небу из последних сил, Она из снега тянет свой кулак, И сколько б снег поля ни заносил, А все торчит ее застывший знак. Она воздета в злобе и тоске, Как будто проклиная и грозя, И словно держит что-то в кулаке: Тугие пальцы разомкнуть нельзя. Когда ж весна придет издалека, Чтоб вновь снега ручьями изошли, Сама собой раскроется рука, Уронит семя в борозду земли. Двойное семя: плодоносный гнев И новой жизни солнечный посев.

ВЫСОКОЕ НЕБО НАД ПОЛЕМ БОЯ

По эпизоду из романа Л. Толстого «Война и мир»

Он под высоким, бесконечным небом В крови своей лежал на поле боя. Ему казалось — он прозрел впервые, Глаза открылись на величье мира… «Бежали мы, дрались, кричали! Нет, Совсем не так, не так ползут по небу В недвижной выси облака… О, как же Я прежде не видал его? Я вырос С закрытыми глазами, в темноте. Да! Было все пустое, все обман…» А там, в высоком, бесконечном небе, Синела бесконечность. До сознанья Докучливым жужжаньем доносились Какая-то стрельба и посвист пуль, Команда «к бою!» прозвучала робко… А он лежал под бесконечным небом, И небо стало выше. И просвет, Какой просвет ему открылся вдруг! Там, в глубине, в небесной глубине, Опять была земля, и он, который В своей крови лежал на поле боя, Увидел в этом бесконечном небе, Как тянутся стада, как лист слетает, Как стаи птиц летят, как из лесов Выходят звери, как в морской пучине Мелькает рыба… И сильнее слов, И громче слов звучала тишина. Безмолвный взгляд — сияние; рука, Сжимавшая без слов другую руку, Касаясь небывалого, тянулась В безвременную даль, — рука несла Земную твердь. Так мир сиял над ним, Когда в крови лежал на поле боя Он под высоким, бесконечным небом.

ПОЛЕ БИТВЫ ПОД СТАЛИНГРАДОМ

Здесь словно нечистоты всей земли: Мозги, и кровь, и клочья тел смешались. Лишь на одном, валявшемся вдали, Очки случайно целыми остались. Пластинка с вальсом… Словно мертвецам Взбредет на ум шататься по гулянкам. Тот бомбою разорван, этот — танком. Раздавлены, они лежали там. В чужих степях сыскался им приют. Застывшие их лица наделила Каким-то сходством смерти злая тень. Был пасмурный, холодный, зимний день. А снег все падал, падал. Тихо было. История здесь свой свершала суд.

КРАЙ РОДНОЙ, ГЕРМАНИЯ МОЯ…

Край родной, Германия моя! Под твоей небесной синевою Я стоял на выступе скалы, В сердце я глядел твое живое Вплоть до влажной непроглядной мглы; Всей душой впитать тебя, большую, Тщился я, восторга не тая, — Облик твой с тех пор в груди ношу я, Край родной, Германия моя! Колыбель! Германия моя! Дней моих волшебное начало! Разгоняя нежить темных снов, Матерински надо мной звучала Музыка твоих колоколов! Ты вела меня сквозь лихолетья По путям земного бытия; Снилась мне подчас цветущей ветвью, Милая Германия моя! Отчий край, Германия моя! Гении твои меня вспоили Разумом, талантом и трудом; И, не подчинившись темной силе, Мне пришлось покинуть отчий дом. Преломляем горький хлеб изгнанья Мы, твои родные сыновья, Но не меркнут наши упованья, Отчий край, Германия моя! Братьев край, Германия моя! Кто же пролил кровь отважных братьев? Кто поверг Германию во мглу? Мужества и веры не утратив, Гневные, противостаньте злу! Вам пора покончить с гнусной властью, Все мы братья, мы — одна семья, Приведем тебя к добру и счастью, Братьев край, Германия моя! Детства край! Германия моя! Слезы матерей — как заклинанья, Вновь могил неисчислимый полк, Всюду вопли, стоны и рыданья, Лепет детства светлого умолк! Безутешным сиротам и вдовам Кто вернет отраду бытия? В дымных космах, в пламени багровом Детства край, Германия моя!

ДЕТСКИЕ БАШМАЧКИ ИЗ ЛЮБЛИНА

Средь всех улик в судебном зале О них ты память сохрани! Так было: молча судьи встали, Когда вступили в зал они. Шел за свидетелем свидетель, И суд, казалось, услыхал, Как вдалеке запели дети Чуть слышно траурный хорал. Шагали туфельки по залу, Тянулись лентой в коридор. И в строгом зале все молчало, И только пел далекий хор. Так кто ж им указал дорогу? Кто это шествие привел?… Одни еще ходить не могут И спотыкаются о пол, Другие выползли из строя, Чтобы немного отдохнуть И дальше длинной чередою Сквозь плач детей продолжить путь. Своей походкою поспешной Шли мимо судей башмачки, Так умилительно потешны, Так удивительно легки. Из кожи, бархата и шелка, В нарядных блестках золотых — Подарок дедушки на елку, Сюрприз для маленьких франтих. Они сверкают сталью пряжек, В помпонах ярких… А иным Был путь далекий слишком тяжек, И злобно дождь хлестал по ним. …Мать и ребенок… Вечер зимний. Витрины светится стекло. «Ах, мама! Туфельки купи мне! В них так удобно, так тепло!» Сказала мать с улыбкой горькой: «Нет денег. Где мы их найдем?» И вот несчастные опорки По залу тащатся с трудом. Чулочек тянут за собою И дальше движутся во тьму… …О, что за шествие такое? И этот смутный хор к чему?… Они идут. Не убывает Неисчислимый, страшный строй. Я вижу — кукла проплывает, Как в лодке, в туфельке пустой. А вот совсем другая пара. Когда-то эти башмачки Гоняли мяч по тротуару И мчались наперегонки. Ползет пинетка одиноко — Не может спутницу найти. Ведь снег лежал такой глубокий, Она замерзла по пути. Вот пара стоптанных сандалий Вступает тихо в зал суда. Они промокли и устали, Но все равно пришли сюда. Ботинки, туфельки, сапожки Детей бездомных и больных. Где эти маленькие ножки? Босыми кто оставил их?… Судья прочтет нам акт печальный, Число погибших назовет. …А хор далекий, погребальный Чуть слышно в сумраке поет. …Бежали немцы на рассвете, Оставив с обувью мешки. Мы видим их. Но где же дети? …И рассказали башмачки. …Везли нас темные вагоны, Свистел во мраке паровоз, Во мгле мелькали перегоны, И поезд нас во тьму привез. Из разных стран сюда свезли нас, Из многих мест в короткий срок. И кое-кто пути не вынес, И падал, и ходить не мог. Мать причитала: «Три недели… Судите сами… Путь тяжел. Они горячего не ели!» С овчаркой дядя подошел: «О, сколько прибыло народца! Сейчас мы всем поесть дадим. Здесь горевать вам не придется!..» Вздымался в небо черный дым. «Для вас-то мы и топим печки. Поди, продрогла детвора? Не бойтесь, милые овечки, У нас тут в Люблине жара!» Нас привели к немецкой тете. Мы встали молча перед ней. «Сейчас вы, крошки, отдохнете. Снимите туфельки скорей! Ай-ай, зачем же плакать, дети? Смотрите, скоро над леском Чудесно солнышко засветит И можно бегать босиком. Ох, будет здесь жара большая…, А ну, в считалочки играть! Сейчас я вас пересчитаю: Один. Два. Три. Четыре. Пять… Не надо, крошки, портить глазки, Утрите слезки, соловьи. Я тетя из немецкой сказки, Я фея, куколки мои. Фу, как не стыдно прятать лица! Вы на колени пали зря. Встать! Нужно петь, а не молиться! Горит над Люблином заря!» Нам песенку она пропела И снова сосчитала нас, А в доме, где заря горела, Нас сосчитали в третий раз. Вели нас, голых, люди в черном — И захлебнулся детский крик… …И в тот же день на пункте сборном Свалили обувь в грузовик. Да. Дело шло здесь как по маслу! Бараки. Вышки. Лагеря. И круглосуточно не гасла В печах германская заря… Когда, восстав из гроба, жертвы Убийц к ответу призовут, Те башмачки в отрядах первых Грозой в Германию войдут. Как шествие бессчетных гномов, Они пройдут во тьме ночей Из края в край, от дома к дому И все ж отыщут палачей! Проникнут в залы и в подвалы, Взберутся вверх, на чердаки… Убийц железом жуть сковала: Стоят пред ними башмачки! И в этот час зарей зажжется Свет правды над страной моей… Хорал печальный раздается, Далекий, смутный плач детей. Лицо убийц открылось людям, Виновных в зверствах суд назвал. И никогда мы не забудем, Как башмачки вступили в зал!

БОМБОУБЕЖИЩЕ

Они как будто ехали в вагоне, Присев на сундуки и саквояжи, И тусклый мрак казался все бездонней Среди горой наваленной поклажи. Который час?… А кто-то бьет в ладони, Стучится в стены, яростный и вражий… И люди никли в каменном затоне И погружались в душные миражи. Закутаны в пальто и одеяла, Держа свои наваленные вещи, Как сторожа, уснувшие устало, Они, кивая, горбились зловеще… И плыл вагон к неведомой стране С толпою, задохнувшейся во сне.