— Да прозвище твоё тебе не подходит. У тебя лицо пригожее, светлое, какая же харя?

Пажин улыбнулся одними губами, глаза же остались внимательными и цепкими, и стал рассказывать:

— Было как-то дело, рубились мы с тверичами в деревушке по избам. Сам знаешь такой бой — мечом-то не больно размахнёшься, бьёшь, чем под руку попадётся. На меня квашню с тестом опрокинули, потом поскользнулся, упал, черт знает как вывалялся. В горячке не заметил, а после боя князь Дмитрий Иванович, милостивец, глянул и захохотал — вот это харя! Так и прилепили московские.

— Сам-то не москвич?

— Пришлый, а что?

— Москвичей недолюбливаешь.

— Весёлый больно народ — шилом бреют, навозом умащивают.

— Ясно. С чем пришёл?

— Меченоша твой любит подслушивать?

— Меченоша мой любит на дудочке играть. Говори о деле, коль пришёл.

— Дело такое, что мне головы может стоить, а князю Олегу Ивановичу — слуги верного.

— Это тебя? — на всякий случай спросил Степан, хотя уже понял, что перед ним сидит тайный сторонник рязанского князя, скорее всего, перекупленный Олегом Ивановичем, а может, и подосланный. От былой приязни, возникшей при первом взгляде на открытое, ладное лицо Пажина, не осталось и следа. Степан мысленно похвалил себя за то, что говорил с сотником осторожно, хотя заслуга тут была Юшки.

— Может быть, и тебя, стольник, — ответил Пажин. — О тебе тут разное говорят. На реке Боже ты с Дмитрием плечом к плечу сражался, московскую славу поднимал, от князя тебе честь... — Он опять скользнул глазами по книге, и Степан подумал: видимо, знает о подарке. — Ты Олегу Ивановичу верный слуга?

— Рязани я верный сын, потому и князю нашему верный слуга.

— Целуй крест, что никому, кроме князя Олега Ивановича, не скажешь.

— Чего не скажу?

— Того, что я тебе поведаю.

— Послушай, сотник, — рассердился Степан, — не знаю, что у тебя там за душой. Какие тайны и кому они нужны. Ты или выкладывай, зачем пришёл, или уходи.

— Не горячись. Речь идёт о родной тебе Рязани, о её будущем.

Степан задумался, разглядывая Пажина: «Врёт небось. Позвать, что ли, Юшку и выставить эту харю?.. А если не врёт? Если не с пустым делом пришёл? Опять же согласиться, связать себе руки крестным целованием, не изведав броду? Разумно ли?..»

Пажин сидел спокойно, не спуская глаз со Степана. От его внешней безмятежности мелькнувшая было при встрече приязнь вернулась.

— Крест целовать я не стану, а вот слово воинское дам, — сказал Степан.

Теперь задумался Пажин. Наконец, приняв решение, заговорил скупо:

— Дознался я, что гонцы Олега Ивановича, посланные им в Литву, в Тверь и в Орду, перехвачены Москвой.

— Что? — спросил Степан с искренним непониманием.

— А то, что тайные рязанские грамоты оказались в руках Дмитрия.

— И что в тех грамотах?

В глазах Пажина мелькнуло беспокойство:

— Будто сам не знаешь.

— Я тебя спрашиваю.

Пажин обвёл взглядом избу, размышляя. За дверью пела бесхитростно дудочка Юшки. Видимо, поняв, что выхода отсюда нет и ему ничего иного, как продолжать, не остаётся, сотник сказал:

— Сговор против Москвы.

— Так, — кивнул Степан. Он не удивился, так как ждал чего-то подобного. — И давно Москва перехватила гонцов?

— Как раз перед твоим приездом.

— Чего-то ты врёшь, Пажин-Харя. Олег Иванович, как тебе ведомо, меня с поздравлениями прислал, с уверениями в дружбе. А на словах велено говорить и о союзе против Орды. Дмитрий Иванович со мной обратную грамоту шлёт о великой радости и своём согласии на союз. Меня обласкал и за все эти дни не то что словом о перехваченных гонцах обмолвиться — бровью не повёл.

— И ты ему поверил? Он всё простеньким прикидывается. Мол, воин я, страждатель на полях бранных, коему в боях да походах грамотишку-то толком и ту некогда освоить. — Пажин усмехнулся зло. — Его митрополит Алексий воспитал, а уж тот первейшая был лиса. И в летописцах Дмитрий начитан, и в изборниках, и в хронографах...

Степан вспомнил, как легко и свободно Дмитрий Иванович называл имена князей, княживших два столетия назад в Киеве и других южных, забытых уже ныне, после татарского нашествия, княжествах, и мысленно согласился с Пажиным, подивившись его осведомлённости.

Пажин, помолчав, продолжил:

— Я бы сам весточку Олегу Ивановичу послал, да ведь перехватят. Заставы нынче всюду, птица не пролетит. А ты — посол, Дмитрием обласканный. Всего и передать-то нужно, что гонцы схвачены.

— Как Олег Иванович мне поверит? Тебя ведь, верно, называть не след?

— Ему, один на один, можешь шепнуть, а так, на людях, упаси Господь, стольник. Я ещё пригожусь здесь. А московские уши и на Рязани есть, я точно знаю, только вот кто, ещё не допытался. — Сотник тяжело поглядел прямо в глаза Степану, и тот внутренне поёжился. — Ты назови ему имена гонцов: Третьяк Косой был послан в Тверь, Федот Дюжий — к Ягайле в Литву, Салтык — к Мамаю. Думаю, не забудет Олег Иванович мою службишку.