Шрифт:
Грех, ох, грех...
Годов Василию было помене, чем самой Марье, но муж был могутный, плечи широкие, руки большие. К такому надёжному мужу так и тянуло прислониться, за спину его от всяких напастий спрятаться.
Месяца не прошло, как боярин Василий открыто стал с Марьей вдвоём в баньку ходить, будто с женой. Видно, прилепился ко двору прочно, раз людей не стесняется.
Ульяна сестру не осуждала. Марья молодая, ей жить хочется. А без любви, без мужской ласки какая у бабы жизнь? Зависти к сестриному негаданному счастью у Ульяны не было, только невольная жалость к самой себе, обездоленной вдовством.
Неужто ей весь век вот так куковать одинокой кукушкой?
Не догадывалась Ульяна, что сама уже готова принять в заждавшиеся объятия какого-нибудь доброго молодца, лишь бы пришёл.
И он пришёл, нежданно и негаданно. Пришёл и взял её, заждавшуюся. После даже стыдно было, что всё получилось так скоротечно.
Началось с её собственной оплошности. Не знала, что в доме гость, вбежала в горницу простоволосой, в одном лёгком распашнике. А на скамье Марья с Василием сидят, обнявшись.
Взглянул на неё боярин, заулыбался. Ульяна, застыдившись, прикрыла лицо рукавом. А боярин Марье с шутливой укоризной:
– Что ж ты, Марья-душа, такую красу от людей прячешь? Нехорошо, боярыня, нехорошо...
Ульяна убежала, затворилась в ложнице, но неотступно стояли перед ней восхищенные глаза боярина Василия. Слёзы текли по щекам. Но не горькие это были слёзы — светлые, облегчающие. Будто ноша какая-то с сердца упала, и раскрылось сердце навстречу надежде.
До рассвета не могла заснуть Ульяна, и до рассвета не умолкал за окном соблазнитель-соловей, высвистывавший сладкие весенние песни.
А утром Марья сказала многозначительно, что завтра снова будет в гостях боярин Василий, и — не один...
Страшно было Ульяне и радостно - от предвкушения чего-то хорошего. Как перед купаньем в тихой заводи речки Вексы: обожжёт сначала вода разгорячённое тело холодом, а потом примет в свои объятия бережно и ласково, невесомым сделает, умиротворённым.
Весь тот день сёстры прохлопотали: чистоту наводили, застолье готовили, сами принаряжались. Для Ульяны сестра велела достать из сундука своё праздничное платье из невесомого алого аксамита [57] . Почти впору оказалось платье, только в бёдрах и в груди широковато (девки тут же принялись ушивать). Открыли ларец с драгоценностями: тяжёлые перстни с самоцветами, золотые колокольчатые подвески, ожерелья из светлого речного жемчуга.
57
Аксамит– шелковая ткань, которая привозилась из Византии или с Арабского Востока.
Непонятно только ей было, почему вместо расшитой жемчугом высокой бабьей кики старшая сестра протянула серебряный венчик, украшенный самоцветами, - девичий убор.
– Так надо, - строго втолковывала Марья.
– Не горькой вдовицей предстанешь перед гостем, а вроде бы невестой...
И Ульяна почему-то сразу поверила, что так - надо. Покорно согласилась заплести волосы в девичью косу и даже сама выбрала для косы алую ленту. Будто подхватило Ульяну какое-то непреодолимое течение и понесло, понесло в неведомое, но желанное...
Гости объявились засветло. Громко и властно, ни от кого не таясь, застучали в ворота. Двумя десятками конных вкатились на двор.
Отрок в длинном красном корзно и боярин Василий в обычной короткой - по колено - вотоле направились прямо к хоромам; остальные всадники скромненько отъехали в сторону.
Возле крыльца Василий спешился, почтительно поддержал стремя всаднику в красном корзно. Отрок неторопливо спустился на землю, взошёл на крыльцо. Длинный, до пят, плащ волочился за ним по ступенькам.
Неужто князь?!
А как скинул отрок корзно с плеч, и последние сомнения отпали. На груди его, на белоснежной рубахе из тонкой льняной ткани желтела золотая цепь с овальными медальонами из перегородчатой эмали - бармица [58] .
Князь!
Ульяна знала, что князю Юрию Владимировичу пошёл шестнадцатый год, но не младнем он смотрелся - сущим мужем. Рослый, телом плотный, разве что приличествующей мужу бороды не было - так, лёгкий пушок на подбородке. Но взгляд уже взрослый, цепкий. Завораживающий взгляд...
58
Бармица– оплетье, ожерелье, знак власти.
В застолье Ульяна молчала, на Юрия поглядывала украдкой, боясь встретиться взглядом. О чём говорил в тот вечер Юрий, Ульяне не запомнилось. А вот голос запомнился: глубокий, властный и... ласковый.
И ещё показалось ей, что как бы раздваивается князь, за внешней значительностью речи вдруг приоткрывалось что-то беззащитное, ребячье.
На миг встретилась Ульяна взглядом с Юрием, таким вот, приоткрывшимся, и вдруг почувствовала, что жалеет его - неизвестно за что, по-матерински, по-бабьи.