Год пролетел, как один день. Из-под Колонки Жизномир воротился с прибытком — привёл двух коней, доверху навьюченных добром от мехов, серебряных гривен и дорогого платья до всякой мелочи, подобранной чуть ли не на пожарище Суздаля. Как и все дружинники, получил от князя Мстислава плату гривнами — как десятнику, ему полагалось больше, чем простым дружинникам. Слуга Микула, пришедший с ним ещё из Курска, только головой качал и цокал языком, осматривая новых коней. Одного, мерина, продали почти сразу вместе с седлом и уздечкой, кобылу оставили.

Будучи не простого звания — сын хоть и меньшого, а всё ж боярина, — Жизномир жил отдельно, в своём небольшом тереме, где хозяйством занимался Микула и старая бабка, повариха и портомойница. Несколько лет назад она осталась одна на свете и прибилась к Жизномировому двору, чтоб не помереть с голоду. Да и при молодом удачливом дружиннике веселее.

Не так весело было Жизномиру. Был он молод, в жилах играла кровь, а дом был пуст. Привезти бы жену — она враз и терем приберёт, и мужа обласкает.

О Милуше, оставленной в безымянной деревушке на высоком клязьминском берегу, Жизномир не думал. Ему ли, княжьему дружиннику и боярскому сыну, брать за себя деревенскую девку? Милуша была случайной утехой, не более. И, вспоминая её, думал дружинник не о том, что девушка ждёт его и печалится, а о тех ласках, которые она ему дарила.

Поторопила его бабка Клуха. Подавая как-то дружиннику щи, она разворчалась:

— Тяжеленько мне, старой, одной-то. Хоть бы девку какую ни есть завёл!

— Да на что девку-то? — Жизномир ломал хлеб, принимаясь за еду. Щи у бабки получились наваристые, с салом.

— Она и в избе приберёт, и рубашку тебе вышьет, и двор выметет. Да и мне, старой, подмога.

Давно уж поварчивала старая Клуха, что тяжело ей одной — хоть хозяйство невелико, да болит спина, не держат ноги, слабеют руки, не те глаза, и хворобы одолевают. Жизномир привык слушать её воркотню, но тут задумался.

На юге, на Волыни и в Червонной Руси, жизнь шла своим чередом. После того как на него ополчился весь мир, Давыд Игоревич Волынский вернул свободу Васильку Ростиславичу. Брат Василька Володарь Перемышленский забрал брата, и Ростиславичи напали на волость своего обидчика. Им даже удалось осадить Владимир-Волынский и заставить Давыда выдать двоих своих бояр — Лазаря и Василя, которые следили за князем Теребовля на Любечском снеме и косвенно были виновны в его пленении. Святоша Давидич, сын Давида Святославича Черниговского, взял у Давыда Волынского Луцк. В разгар зимы сел на коня и Святополк Киевский, решившись наконец покарать врага Русской земли. Давыд Игоревич оставил город и уехал в Польшу — просить помощи у старого князя Владислава Германа.

В Польше были свои распри. Владислав старел, но подрастали его сыновья — законный Болеслав и незаконный Збигнев. Король краковский заранее поделил между ними волость, но братья росли соперниками. Ни один не желал уступить другому, ибо за каждым шли воеводы и можновладцы. Польша разваливалась — умрёт Владислав, и разгорится пожар войны. Каждый воин был у ляхов на счету, да и сестра Святополка Евдокия была женой Владиславова родственника, князя Мешко. Потому Владислав не пошёл против великого князя — получив от Давыда Волынского дары, он обещался примирить его со Святополком, но слова не сдержал. «Не слушает меня Святополк», — отговорился хитрый Герман, успевший обеспечить любимому сыну Болеславу поддержку в лице Киева. Брошенный союзниками, Давыд убрался восвояси, а его город Владимир-Волынский Святополк забрал себе.

Но Давыд ушёл не далеко. Напрасно прождав помощи от ляхов, он отправился в Червонную Русь, к братьям Ростиславичам, и сумел убедить недавних врагов, что князь Святополк их общий недруг и ради спасения собственной жизни надо объединиться. Ростиславичи поверили — и была битва на Рожнеяполе. И был разбит в этой битве Святополк, и бежал с поля боя, отправив сыновей одного — в Венгрию, собирать войска, а другого — во Владимир-Волынский. И снова была распря на Руси. Снова лилась кровь...

Новгород был далеко, он жил своей жизнью. Новгородцы торговали со всей Русью и Европой, их ладьи ходили от Белого моря и моря Шведского вдоль балтийского берега к Дании, Арконе, Нормандии и Англии. Видели полосатые новгородские паруса в Средиземном море и в Византии. Лен, воск, меха шли из Руси. Дорогие ткани, благовония, стекло привозили новгородские и иноземные купцы. В Бирке и Хедебю, Лондоне и Щетине встречали русских купцов. Оборотистым, не всякого считавшим ровней себе новгородским купцам и боярам-вотчинникам, которые копили на своих землях добро, всюду была дорога. Им не было дела до войн Южной Руси. Усобицы на Волыни не могли перекрыть старинного пути «из варяг в греки». Под охраной дружинников ладьи спускались волоком до Днепра, там шли мимо Чернигова и Киева до Олешья и выходили в Русское море. Не было пути на юг — шли на восток, торговали с волжскими булгарами, крепили связи с Ростовом, Суздалем и Ярославлем. Только с Полоцкими землями не было у Новгорода мира. Не вражда, а так — старая неприязнь. Но не народ в том виновен, — как всегда, ответ держать князьям.

Вскоре подоспела весна. Всю зиму Новгород жил ожиданием войны — то со Святополком Киевским, то с Давыдом Волынским. Наконец пришла весть — Святополк идёт на Давыда. Собирает полки, а покамест выслал вперёд Святошу Давидича, старшего сына Давида Святославича Черниговского, чтобы тот повоевал себе волость Давыда Игоревича и стал там князем. Война отодвигалась. Дружинники успокаивались. Кто женат — заводили детишек. Кто холостой — поглядывали на молодых девок.

Жизномир достал из кубышки гривны и велел Микуле купить девку. Несколько дней не было слуги. Жизномир уже хотел было кричать на торгу о побеге Микулы — с конём да серебром тот мог захотеть вольной жизни, — как вдруг тот воротился. Да не один — за спиной его, на крупе кобылы, сидела, сжавшись в комок, девушка.

Жизномир только-только приехал от княжьего подворья и, уперев руки в бока, рассматривал заробевшую холопку. Среднего роста, белоголовая, она ликом была явно чудинкой. Линялая рубаха с пятнами по подолу, передник, тонкий поясок и короткая накидка — вот и всё. В руках у неё не было даже узелка.

— Откуда ты её привёз?

— Из Плескова-города, боярин. — Микула сдёрнул шапку.

— Из Плескова? — хмыкнул Жизномир. — Что ж, ближе девок не сыскалось?

— Да как поглядеть! О твоём добре радею! Дёшево досталась — десять кун скинул на торгу.