– Вот что, ребята, - сказал он.
– Все, что у нас было тяжелого и хорошего, связано с лейтенантом Столяровым. Теперь нам принимать бой без него. Трудно и непривычно. Но мы не должны уронить!
– он не сказал, чего они не должны уронить, да и не знал, что надо сказать и как сказать. Но его поняли.
– Теперь о том, что делать будем...

Логунов еще раз оглядел строй. По заведенным лейтенантом Столяровым правилам, надо сейчас сказать, как он думает построить бой.

– По танкам огонь откроем, когда они еще на марше. Полминуты у нас будет, пока засекут. За эти полминуты надо им врезать. Когда очухаются - рванут на нас... А ни хрена у них не выйдет. Овраг видели?
– Логунов кивнул в сторону оврага, - похлеще противотанкового рва будет. Уткнуться фрицы в овраг и опять повернут к Лепешкам, чтобы с той стороны выйти. Мы ведем огонь. Не знаю сколько у них будет машин, но думаю - немало. И это еще не все. Те, которых мы не достанем, обойдут овраг и мимо Лепешек, на нас. А мы, со своих позиций их встретить не можем. Значит надо нам готовить позиции для орудий и со стороны Лепешек. Перекатываем туда пушки и встречаем фрицев. Наши танкисты заходят им в тыл. И берем мы их с двух сторон. Такая вот карусель получается. Но без вторых позиции не обойтись. Так что работы у нас сегодня еще навалом. И надо успеть до темна, чтобы ночью как следует отдохнуть.

Логунов посмотрел на недовольную физиономию Угольникова и сказал, не только ему, всем:

– С нашими танкистами полный контакт. Так что разберемся. Получится. Но будет еще и пехота, - напомнил он.
– Непременно у фрицев пехота будет. Пока эта пехота в машинах - она наша. Приготовить осколочные. Те автоматчики, что уцелеют, скатятся в овраг и оттуда пойдут на нас. Орудиям не до них будет. Придержим фрицев пулеметами. Долотов, берешь "дегтярь". Прикрываешь левый фланг, орудие Угольникова.

Логунов посмотрел на Земскова: не передумал ли? Земсков кивнул: "не передумал, назначай".

– Земсков, берешь второй "дегтярь". Прикрываешь правый фланг и орудие Птичкина.

Теперь предстояло рыть ячейки для пулеметов.

– Товарищ сержант, - подал голос Булатов.
– Посмотри, к танкистам машина пришла. Наверно, какие-нибудь новости привезли.

Логунов пригляделся. У дома, где расположились танкисты, стоял бензовоз. Кто-то из танкистов переговорил с водителем и пошел впереди машины, которая тут же скрылась за домами.

– Это хорошо, что пришла. Птичкин! Быстро, в два счета оборудовать позицию для Земскова. Ячейку, подходы, все как полагается. Угольников! Помочь Долотову. Я к танкистам. За меня старший сержант Земсков.

* * *

К танкистам пришел заправщик. Оказывается, горючего у них оставалось на донышке. Повеселевшие танкисты заправляли машины.

Логунов договорился с водителем заправщика, что тот захватит с собой Малюгина и передаст донесение командиру полка. Тут же, на листке, который вырвал для него из трофейного блокнота лейтенант Иванов, Логунов написал донесение, в котором сообщил обо всем, что произошло со взводом, и о принятом решении.

Малюгин чувствовал себя хорошо. Рана побаливала, но была не тяжелой, и, главное, собирался он сейчас уехать подальше от этой стрельбы, от этих постоянно прущих на орудие фрицевских танков. Подальше от войны. Ранение свое он переживал не особенно. Легкое ранение для солдата - как отпускной билет, даже в какой-то степени выигрышный билет. Ранило - значит, не убило. И теперь, в ближайшее время, убить не может. Вначале должны подлечить. И каким бы ты ни был смелым, усталый и измотанный, за годы войны, легкое ранение воспринимаешь как отпуск. Месяц или два можно отдыхать на чистой постели, спать, когда тебе хочется. Симпатичные сестрички за тобой приглядывают. А там, возможно, на недельку-другую и домой отпустят на дополнительное излечение.

– Езжай, Малюгин, лечись, отдыхай, - напутствовал солдата Логунов.
– Подлечишься, приезжай обратно в полк, в наш взвод. Попросишься - должны направить.

– Это можно, во взвод. Ребята у нас хорошие, - согласился Малюгин.
– А правда, товарищ сержант, что после ранения отпуск дають? Или, может, брешуть, выдумывають?..

– Как правило, дают для окончательного излечения и поправки здоровья. Думаю, дома ты тоже побываешь, встретишься со своими.

– Это правильно делають, - одобрил Малюгин.
– Дома и солома едома. Самое хорошо подлечиться можно. Жена теперь вместо меня работаеть в колхозе кладовщиком, - доверительно сообщил он.
– Она у меня баба умная и деловая, ну почти как я. Ее там все слушають. Я, когда возвращаться во взвод буду, непременно сала привезу. У нее должно быть...

Потом Малюгин раскрыл свой пухлый сидор и вытащил оттуда восемь пачек моршанской махорки, самого шикарного горлодера.

– Это ребятам передайте. Пусть побалуются. Про запас держал... Пусть курють и поминають добрым словом.

Малюгин снова нырнул рукой в сидор и достал, сохранившуюся еще с довоенных времен жестяную коробку из-под монпансье. Порылся в ней, вынул два темных камешка. Затем оторвал клочок бумаги и аккуратно завернул их.

– Это Птичкину. Любить он своей зажигалочкой пофорсить, а она у него уже не тое... Там кремешок скоро кончится. Пусть зарядить новый и форсить.

Гогебошвили он передал новенький оселок - бритву править, Трибунскому - кусок белого материала на подворотнички. Самому Логунову отдал офицерский фонарик с запасной батарейкой. А потом вынул небольшой, туго набитый мешочек.

– Тут пуговицы, нитки, иголки, - объяснил он.
– Мозжилкину отдайте. Он парень ничего, хозяйственный. Только упредите, чтобы не транжирил направо и налево. А то они зараз растащуть. Приеду - проверю.

Логунов попрощался с Малюгиным, еще раз напомнил, что во взводе его будут ждать, и чтобы он непременно возвращался, передал донесение водителю.