Огородников по-прежнему на замечал гостей.

Лицо у Григоренко расплылось в широчайшую улыбку, и он уже открыл рот, чтобы сказать что-то веселое и ехидное. Но не успел, потому что перед его длинным носом появился вдруг здоровенный кулак Птичкина. А второй рукой Птичкин наклонил к себе голову Григоренко.

– Человек с пушкой разговаривает, - прошептал он.
– Понимаешь, салага, с пушкой! Она у него живая. Друзья они. Попробуй только вякнуть!

– Та я ж ничего, - так же шепотом, обиженно ответил Григоренко.
– Хиба ж я нэ розумию?! Вин розумие, а я ни. Хай балакае на здоровьечко. Пидэмо до коновала.

– Только тихо...

Они отступили за бруствер и сделали полукруг, чтобы не помешать Огородникову. А тот по-прежнему разговаривал с пушкой, и они понимали друг друга.

* * *

Литвиненко с кухней приехал раньше обычного. Был он в добрейшем расположении духа. Все, что вокруг него происходило, казалось повару прекрасным. А в каше, сегодня, как никогда ранее, было много свиной тушенки. Нашли все-таки для страдальца зубодера. В армии, как утверждал еще генералиссимус Суворов, все есть, надо только поискать... Нашли. А там - пару минут терпения и повар Литвиненко из страдальца превратился в счастливчика. Как хорошо становится человеку, когда его избавляют от больного зуба, знает только тот, кто прошел через подобное испытание. Какое это, оказывается, счастье. Делай, что хочешь, и думай, о чем хочешь. А еще - имеешь возможность осторожно ощупывать кончиком языка место, где еще вчера находился источник умопомрачительной боли.

Первым делом Литвиненко передал солдатам два больших походных термоса.

– Вам отдельно от полка отправляться, так это вот каша. Чтобы горячим и пообедать могли, и поужинать. А здесь вот свежий хлеб, только утром испекли, - он подал большой бумажный мешок, в котором было не меньше десятка буханок.
– А тут еще, для любителей повеселиться, десяток банок "Второго фронта", - повар подал второй бумажный мешок, такой же большой, но заполненный едва на четверть.
– А теперь налетай, братва, сегодня гречкой кормить буду.

Литвиненко обступили. Грех упускать момент, когда повар добр и бесконечно щедр. Тем более, солдаты всегда старались как следует поесть перед дорогой. Кто знает, как там будет дальше? Литвиненко знал, что взвод уходит куда-то, отдельно от полка, а главное - отдельно от кухни, и насыпал щедро.

* * *

Гогебошвили поел, взял у повара кружку горячей водички и стал править на ремне бритву.

– Ты чего это?
– подошел к нему Малюгин.
– Мы же с тобой сегодня утром брились. Твоя проволока еще и не отросла как следоваеть.

– Григоренке голову надо побрить.

– Не связывался бы ты с рыжим, - посоветовал Малюгин.
– У него такие лохмы - бритву посадишь. Там сначала машинкой как следовает пройти надо. На худой конец - ножницами. А бритвой уже потом.

– Получил приказ от комбата. Командиру не могу отказать.

– Так тебе Григоренко и дастся. Он как твою бритву увидить, враз сбежить.

– Зачем сбежит? От такого хорошего дела никто не бегает. Спасибо скажет. Григоренко, - позвал Гогебошвили, - иди сюда, дорогой, очень важное дело есть. Только для тебя, дорогой.

Придерживая левой рукой котелок с кашей, подошел Григоренко. Продолжал неторопливо есть. Остановился.

– Чого тоби, кацо?

– Давай голову брить будем, - дружелюбно предложил Гогебошвили.
– Смотри, - он взмахнул бритвой, - как шашка, сверкает. Малюгин мыло дает, целый кусок. У фрицов французское мыло на Украине добыли. Понимаешь. Такой вот хороший трофей. Прямо как адикалон "Шипр" пахнет. Даже еще лучше.

– Какое мыло, - возмутился Малюгин. Не для того он трофейное мыло прибрал, чтобы у Григоренко патлы брили...
– Нет у меня никакого мыла.

– Не мешай, дорогой, принципиальный разговор идет, приказ комбата выполнять надо, а ты с каким-то мылом лезешь... Зачем мешаешь!

– Да я ничего, - опешил Малюгин.
– Немного, конечно, есть. Раз такое дело - могу дать.

– Вот и хорошо. Садись, Григоренко, не стесняйся. Кашу потом скушаешь. Сейчас я тебя брить буду. Как комбриг Котовский станешь. Знаешь, был такой в гражданскую. Герой! Совсем на него похож станешь. Самый красивый будешь.

– Это того... не-е-е...
– попятился Григоренко.
– Я и так красивый.

– Ай-яй-яй, - покачал головой Гогебошвили.
– Почему не хочешь? Сам комбат Барышев он нем думает, хороший совет дает. А он боится с клочком шерсти расстаться. Они же у тебя все равно рыжие... Садись, дорогой, кушай свою кашу. Я уговаривать буду.

– Ховай свою шаблюку, - Григоренко отступил еще дальше.
– Бо брить голову я у тэбэ нэ стану. Пиду до Угольникова, хай машинкой скубэ...
– И он ушел подальше от Гогебошвили, чтобы спокойно доесть кашу... А там видно будет. Не хотелось Григоренко лишаться своей шевелюры, но понимал: раз комбат приказал, то придется. Но лучше уж машинкой...