Варсава. Тесные, верно, верблюду, но человеку довольно пространные.

Д а й м о н. Что есть верблюд?

Варсава. Душа, мирским бременем отягченная.

Д а й м о н. Что есть бремя?

Варсава. Богатство, пиры и сласти мира сего, которые суть удицы дьявольские. Несут нечестивые на плечах своих злой крест и мучащее их неудобоносимое иго, тяготу же свою, в которой сами суть виновники, возвёр- гают на царствие божие.

Даймон. Ба! Ныне, не обынуясь, исповедал ты, как труден путь. Ура! Победил! Тесен, узкий, труден есть то же.

Варсава. Воистину неудобен и труден злым мужам. Но они за самими собой влекут трудность. На пути же божием не обретут, и нет ее вовеки. Злоба благому во вред, яд, в труд и болезнь сама собою себе же превращает,.

Даймон. Что есть злость?

Варсава. Почто меня искушаешь, лицемер? Сказал тебе уже, что злость есть то, что не есть благость. Она есть дух губительный, все во всегубительство преображающий.

Даймон. Как могут сии быть?

Варсава. Ты, Даймон, и сих ли не знаешь? Жизнь наша не путь ли есть? Не сей ли путь самим богом есть положен? Не бог ли есть всехитрец, по–эллински — ари- стотехна? [581] Как же труден путь нам сотворил? Онемей, о язык лживый! Не клевещи, злоба, благости и премудрости. Ты сама сотворила путь божий трудным, сделав его беззаконным. Что есть беззаконие, если не растление? И что есть грех, если не жало смерти, все разоряющее?

Д а й м о н. Как могут сии быть?

Варсава. Не искушай меня, пытливая злоба, не смущай сердца моего. Не в благость, но в злость ревнуешь, знать.

Даймон. Но подобает же тебя обличить, как злоба делает сладкое горьким, легкое же трудным.

Варсава. О род развращенный! Доколе искушаешь? Аминь говорю тебе, ибо сколько что благо есть, столько и творить и знать удобно есть.

Даймон. Куда идет слово твое, не знаю.

Варсава. Куда? Печешься и молвишь ты о сей истине, как злоба делает легкое трудным, испытуешь, как бывает сие? Сия же истина блистает паче солнца в полудень, как все истинное, и легкое, и ясное есть.

Даймон. Как же ясное, если я не вижу?

Варсава. Нет удобнее, как удобно видеть солнце. Но сие труд и болезнь есть для нетопыря. Однако труд сей сам собою носит в очах своих, возлюбивших тьму паче света… Предложи сладкоздравую пищу болящему, но он с трудом вкушает. Возведи путника на гладкий путь, но on слепым и хромым — соблазн и претыкание, развращенно же и превратно шествующим — горесть, труд и болезнь.

Д а й м о н. Кто развращенно ходит?

В а р с а в а. Тот, кто в дебри, в пропасти, в беспутные и коварные лужи от пути уклоняется.

Д а й м о н. Кто же превратно шествует?

В а р с а в а. Тот, кто на руках, превратив ноги свои вверх, или не лицом, но хребтом в прошлое грядет. Сим образом весь мир живет, как некто из благочестивых воспевает:

Кто хочет в мире жизнь блаженно править, О, да советы мирские все отставит. Мир есть превратный. Он грядет руками, Пав ниц на землю, но горе ногами. Слепой слепого вслед водя с собою, Падут, ах! оба в ров глубок с бедою.

Видишь ли, как злость сама себе труд содевает? Не спрашивай, как могут сии быть.

Д а й м о н. Однако тесна дверь и мало входящих.

В а р с а в а. Злые просят и не приемлют. Не входят, как злые входят.

Д а й м о н. Как же злые?

Варсава. С трусом колесниц, с шумом бичей, коней и конников, с тяжестями Маммоны [582] , с тучными трапезами, со смрадом плоти кровей в безбрачных рубищах, в беспутных сапогах, с непокрытою головою и без жезла, не препоясаны руками и ногами не омыты. Се так злые.

Д а й м о н. Какие колесницы? Какие кони? Какое мне рубище говоришь? Не всяк ли ездит на колесницах фараонских? Чудо!

Варсава. Ей, говорю тебе, всяк.

Д а й м о н. Не мучай меня, говори какие?

Варсава. Воля твоя.

Д а й м о н. Се ныне разумея, как беса имеешь. Говоришь неистово.

Варсава. Ей! Опять и опять говорю тебе, что всяк обожествивший волю свою враг есть божией воле и не может войти в царствие божие. Какое причастие жизни у смерти? Тьме же у света? Вы отца вашего дьявола похоти любите творить, сего ради и трудно вам и невозможно.

Д а й м о н. Как же колесницею нарицаешь волю?

В а р с а в а. Что же носит и бесит вас, если не непостоянные колеса воли вашей и не буйные крылья ветреных ваших похотей? Сию вы, возлюбив и воссев на ней, как на колеснице, везущей в блаженство, ищете ее, пьяны ею, в днях царствия божия и воли его, но не обретаете и глаголете: увы! трудно есть царствие божие. Кто может обрести тьму в свете? Не обитает там ложная сласть, честь и сокровище ваше есть сия воля не его. Она, ей, глаголю! Она вам есть и узы, и замки, и лев поглотивший, и ад, и огонь, и червь, и плач, и скрежет. И не выйдете отсюда, пока не расторгнете узы и низвергнете иго воли вашей, как писано: «Раздерите сердца ваши». Во время оно явится Самсону по жестоком сладкое [583] , по зиме — дуга и мир Ноев.