Их расчленили, их перепилили,

Расплавили, на утварь перелили

И на церковные колокола.

И не в музеях я ищу твой след,

О олимпиец с тугоплавким телом!

1 ы слишком ценный, чтоб остаться целым,

Но слишком цельный, чтоб сойти на нет,

Живешь не только в колокольном зуде,

Порою превращаемом в набат,

Не только лишь в поту олимпиад

И в олимпийских позах всяких судей.

И не в одном лишь мире киностудий,

Где мощные юпитеры горят.

Но чуют люди, понимают люди,

Что суть не в том, о чем мелькнет экран,

А в том, о чем летят из разных стран

Через пустыни, через океан

Известия хрипучей чередою —

Что, весь багрян от незаживших ран,

Колдует над тяжелою водою,

Ворочает урановой рудою

Седой родитель Времени Уран.

И бездна не исчерпана до дна;

Ведь, как Сатурн, и в наши времена

Своих детей эпоха пожирает,

Но молодая жизнь не замирает,

Хоть и она, о, даже и она,

Лишь п новое одно и влюблена,

Античных жестов все ж не презирает.

Вот

Это все.

Что я имел в виду,

И, кажется, я в общем не ошибся,

А по музеям снова не пойду:

От юности моей я не в ладу

С подобьями из мрамора и гипса.

ПЕРЕВОД С ГРЕЧЕСНОГО

Когда

Мерещится

Мне облик грека.

То вспоминается не век Псрикла,

Но Греция XII века,

Которая увяла и поникла.

Когда погрязли в скверне византийцы,

И рушилась Империя, и часто

Какие-нибудь воры и убийцы,

Смеясь, кичились званием себаста.

Когда в Афинах византийский мистик

Все попирал, что дорого и свято...

Но лучшая из всех характеристик

Эпохи той — стихи Акомината,

Стихи Акомината Михаила,

Плач об Афинах, так назвать их, что ли.

Я перевел их как умел. Их сила —

Отчаянье, заряд душевной боли.

Вот замерший в Акрополе пустынном

Вопль под названием:

«ЛЮБОВЬ К АФИНАМ»

Любовь к Афинам это начертала...

Их слава, что когда-то так блистала.

Теперь играет только с облаками, I

Своих порывов охлаждая пламя

В тени руин. Не станет перед взором

Величие былое, о котором

Вещало поэтическое племя.

Вожак эонов, мчащееся время

Сей город погребло под грудой сору,

Среди камней, катящихся под гору.

И на ужаснейшее из страданий —

На муки безнадежных пожеланий —

Я обречен. Глаза бы не глядели

На то, что есть теперь на самом деле.

Иным еще попытки удаются

Иллюзией какой-то обмануться,

Чтоб встретиться хоть с дружественным ликом,

А я в своем несчастии великом

Сравнюсь лишь разве только с Иксионом:

Как он когда-то в Геру был влюбленным,

Так я в Афины, но, влекомый к Гере,

Хоть тень блестящую по крайней мере

Он брал в свои объятия. Увы мне!

Что воспевать могу я в этом гимне?

В Афинах обитаю, но в Афинах

Афин не вижу. Даже на пустынных

Развалинах, и их скрывая прелесть,

Лег жуткий прах. Куда же храмы делись?

Град бедственный! Как сгибло все? Где скрылось?

Как все в одно преданье превратилось?

Где кафедры ораторов? Где люди

Высокочтимые? Где суд и судьи,

Законы и народные собранья,

Подача голосов и совещанья,

И праздники, и пифий вдохновенье?

Где победители в морском сраженье?

Где сухопутных поиск былая сила?

Где голос муз? Погибель поглотила

Все доблести, присущие Афинам.

Они не оживают ни в едином

Биеньи сердца. Нет и ни следа в них.

В Афинах, от достоинств стародавних!»

...// новый смерч прошел нал этим тленом.

О матерь божья, стало еще плошс

Твоим Афинам, сделавшимся леном

Какого-то Оттона ле ля Роит.

Он герцогом афинским и фиванским

Назвал себя, бургундец нечестивый.

Когда достались крестоносцам франкским

И Неопатры, и Коринф, и Фивы!

ДАВИД

Давид

Схватил

От эшафота плаху