А что дальше?

Костюмерная не стала пожизненным заключением – Анжела, собравшая материнский энтузиазм воедино, бывала в театре и следила за успехами сына. Леонард на её отчёты и предложения лишь дёргал плечами и снова изгибал бровь: что-что? Визит на репетицию? Нет, завтра на нём держится всё отделение, и ничего не выйдет. Что? Дэниел перевёлся в осветители? Как угодно – по крайней мере, это более подобающая работа, в отличие от возни с грудой тряпья. Ах, закулисная команда мила… Но ему-то наплевать, если честно.

– Лео, хватит, - просила миссис Спаркс в конце звенящих напряжением диалогов, - ради бога, хватит. Так, как ты хотел, уже никогда не будет, смирись.

Леонард на финальную фразу демонстративно хмыкал и менял тему беседы. Природа наградила Дэниела упрямством, но и отцу великодушно отмерила. Смирится он, как же…

Иногда, впрочем, упрямство давало сбой. Проезжая по Корт Сквер, мужчина притормаживал ненадолго возле театра и хмуро косился на великолепный фасад. В такие дни глубоко внутри начинало скрести ощущение собственной никчёмности и неправильности. Тихое, трусливое… Все ведь очень плохо и по-дурацки, да? Но почему настолько трудно признаться в этом? Не считаясь с распорядком, доктор Спаркс сидел, обняв руль и глядя на балконную галерею. Он чувствовал себя идиотом. А потом сомнения отступали, уподобившись холодной покорной волне. И всё начиналось заново. Сколько приглашений он отверг? Сколько раз не побывал на Кранберри стрит, где сын теперь жил? И удивительно – тому бы полагалось игнорировать родителя после давних событий в Гринплейс, но нет: Дэниел предпринимал попытку за попыткой вернуть отцовское внимание к себе.

Они встречались урывками – случайно и коротко, без вдумчивых признаний. Никчёмность в душе периодически крепла. Раз, не выдержав, Леонард наступил на гордость: с выдающимися мерами предосторожности соврал всем, кому только мог и, заказав билет на вечерний спектакль, отправился в театр Гордона. Сел на верхнем ярусе балкона, где гарантированно не мог встретить знакомых. Простенькая современная пьеса, стартовавшая через минуту, не запомнилась – два с лишним часа ушли на размышления. Праздничный лоск, атмосфера и диалоги… Воскрешая любимое настроение, Леонард впервые подумал, что для работы здесь нужно не меньше дисциплины, чем для хирургии.

Так начался раздел тайной жизни и ещё больших сомнений. Доктор Спаркс ловил себя на том, что охотнее слушает жену и хмыкает менее демонстративно. Нет, он не мог признать ошибку и вину, не мог. Но за первым билетом на балкон следовали второй, третий и дальше по списку… И это было верхом ненормальности.

Однажды Анжела застала супруга за просмотром официального канала театра Гордона на ютубе. Надо отдать должное, женщина повела себя достойно – прокрутила Интернет-страницу до конца, указав на несколько старейших видео:

– Изучать лучше отсюда, в хронологическом порядке. И отсюда, - она достала с верхней книжной полки массивную папку в бархатном переплёте. Леонард с изумлением признал старый фотоальбом, лет двадцать пылившийся без дела.

– Что здесь?

– Будем считать, что биография или досье в иллюстрациях, собранное мамой, - сохраняя невозмутимое достоинство, Анжела устроила папку перед мужем и направилась к дверям, - захочешь кофе – приходи, я в кухне.

Леонард тогда опять ощутил себя идиотом. Он с недоверчивым трепетом рассматривал фотографии сына в первых школьных постановках, закулисье малышни и взбудораженных родителей. За ними следовало распечатанное электронное письмо Норы Нортон-Грант, бывшей одноклассницы Дэниела. Ради общения с Анжелой девушка любезно подняла домашний архив – к бумаге прилагалось больше десяти отсканированных снимков «Бури» и юного Ариэля... Вот другие спектакли, вот уже театр Гордона, снятый с разных точек. Служебные коридоры и костюмерная, сцена. Александр Гаррет, собственной персоной. Рабочие моменты и, вперемежку, городские фото Дэниела, во время прогулок с матерью. Много синего Сузуки. Снова в театре, сын замер на высоченной стремянке, держась одной рукой за осветительскую башню, а другой шутливо отдавая честь в кадр… Изображения мелькали пёстрыми фейерверками – репетиции, актёры, десятки лиц и постановок. Неизмеримый энтузиазм и ответственность – в тех случаях, когда младший Спаркс не знал о съёмке, он был абсолютно серьёзен и казался старше.

Мужчина листал страницы, хмурясь и не находя объяснений собственным «симптомам». Вырезанные из газет и журналов анонсы, отзывы, рецензии. За ними – венец карьеры! – распечатки интервью сына: «Первое ведение спектакля и первое впечатление», «Помощник режиссёра – возраст делу не помеха», «Возрождение «Гамлета» на сцене театра Гордона: беседа с создателями»… Читая вопросы и ответы, Леонард будто наяву видел свободную летящую душу: кое-где Дэниел не поспевал за своей же мыслью, говорил много и профессионально и, судя по курсивным ремаркам, всё время улыбался.

Он нашёл призвание, он был необходим, сосредоточен и известен. И счастлив.

Леонард не стал в тот вечер пить кофе с супругой. Вдоль и поперёк он изучал «досье» и Интернет-канал. Сомнения росли в геометрической прогрессии, наравне со смешной злой обидой: на искусство, на нелепую судьбу, на жену, скрывавшую папку так долго. На Дэниела, словно тот был виновнее всех! Последующие встречи доктор Спаркс вон из кожи лез, включая недовольную мимику и традиционно мрачные взгляды. А сын и не замечал их – терпел, как много раз прежде, отчаянно пытаясь не сломаться.