Мы отправились домой, вытянувшись цепочкой. Впереди шел Фейзи, затем Сейл и я. Остальные мужчины следовали за мной; шествие замыкали женщины. Каждая из них что-нибудь несла: птицу, антилопу, часть туши буйволицы или одну из свернутых сетей. Хотя женщины были явно удивлены тем, что я иду без груза, они ничего не сказали по этому поводу.

Когда мы пришли в деревню, там уже пылали костры. Нас встретили шумно: при виде добычи поднялись крики, пигмеи прыгали вокруг нас, и Сейлу пришлось изображать, как он убил копьем буйволицу, когда она застряла в его сети. И хотя я не поняла ни слова, но ясно представила животное, копыта, касающиеся земли, сильную вытянутую шею, застрявшую в сети из прочных лиан. Буйволица рухнула на колени, как показал в своей пантомиме Сейл, и рассталась с жизнью, даже не увидев сразившего ее оружия.

Четверть туши буйволицы была отправлена на кухню гостиницы. Оставшееся мясо разложили на земле, быстро разрезали и честно поделили поровну между всеми пигмеями, независимо от того, ходили они на охоту или оставались дома. Я отошла к маленькому ручью, который бежал позади хижин и впадал в Эпулу, и сполоснула руки и лицо. Когда я вернулась, пигмеи жарили мясо. Каждая семья готовила его на своем очаге. Солнце зашло, оставив после себя розоватые сумерки. Воздух стал влажным, прохладным. В землю возле костров, словно вертела, были воткнуты палочки с нанизанными на них кусками мяса, и через несколько минут запах сока, капавшего в огонь, распространился по всей поляне. Чтобы мясо жарилось равномерно, каждая женщина изредка поворачивала палочки с нанизанными кусками. Даже ребятишки принимали участие в этой работе, посыпая мясо золой [11] , что, казалось, не особенно обременяло их.

Фейзи отрезал часть задней ноги буйволицы, разделил ее на куски и нанизал их на несколько палочек. Затем он вернулся к туше, отыскал печень и добавил небольшие ломтики ее на каждую палочку. Когда мясо пропиталось соком печени и поджарилось, Фейзи завернул его в свежий лист и подал на дощечке мне, нежное и горячее. Мы ели без хлеба и соуса, гарниром служили лишь несколько жареных пизангов. Но земля возле костра была сухой и теплой, воздух насыщен ароматом жареного мяса и дымящих дров, и это меня вполне устраивало.

Двойное удовольствие доставляло отсутствие посуды, которую пришлось бы мыть после ужина. Женщины сидели у хижин, держась в отдалении, а мужчины собрались вокруг большого костра в центре деревни, чтобы поболтать об охоте и похвастаться. Херафу молчал и казался рассерженным. Лишь один раз, когда Фейзи и Сейл рассказывали о том, как антилопа, выбежав из леса, мчалась к сети, маленький философ прервал рассказ и заговорил об охотничьем подвиге, который был совершен несколько недель назад. Через переводчика Аппамумбу я узнала, что речь идет о старой истории, которую многие уже забыли. Все выслушали Херафу вежливо, каждый восхищался собственной удалью и был удовлетворен тем, что старые факты ассоциировались с новыми.

Свет костров плясал на бронзовой шоколадно-красноватой коже пигмеев, отражаясь в глубоко посаженных глазах женщин, которые сидели позади мужского круга. Как ни странно, но я не чувствовала себя чужой среди них. Пигмеи приняли меня дружески, как равную. Цвет моей и их кожи не воздвигал между нами преграды. Я сидела на ящике из-под консервов, принесенном из гостиницы, и думала о том, как один-единственный год изменил всю мою жизнь. Всего лишь год назад я посещала художественные выставки и галереи, вела обычную жизнь нью-йоркской женщины. Теперь, окруженная почти нагими пигмеями, я сидела на поляне, затерянной в лесах Конго, и испытывала необычайное и глубокое удовлетворение. Я взглянула на мужчин, сильных, счастливых и не испорченных цивилизацией. Затем я посмотрела на пигмеек, столь женственных в своей наготе. Здесь, в лесу Итури, не было сверхъестественной натянутости и нервозности, столь пагубно влияющих на здоровье.

Отдохнув после еды, пигмеи стали танцевать. Сначала в танцах участвовали только мужчины. Возглавляя танцоров, Фейзи вел их вокруг костра. Три человека аккомпанировали им на маленьких барабанах и один — на маленькой тростниковой дудке. Это было удивительно: люди прошли по меньшей мере двадцать километров, возились с сетями, испытали всепоглощающее возбуждение охоты и тем не менее танцевали так, словно только что поднялись после сна.

Но вот ритм изменился, и танец стал рассказывать о приключениях дня. Фейзи отделился от остальных танцоров и исполнил что-то вроде сольного номера. Затем другие, крича и размахивая копьями, напали на него. Казалось, что бедный Фейзи, выступающий в роли антилопы болоки или буйволицы, едва ли выйдет целым из этого столкновения, но ничего подобного не случилось. Наблюдая за женщинами, я заметила, как постепенно они заражались общим настроением. Но это был танец мужчин, и женщины оставались возле своих хижин, хотя в такт бешеной дроби барабанов раскачивались их гибкие тела.

Охотники все еще танцевали, когда я ушла в свою хижину. Стал накрапывать легкий дождь, стуча по листьям. Когда он усилился, с шипением и треском заливая костры, пигмеи поспешно укрылись в хижинах. Деревня внезапно затихла, и слышен был только звук капель, барабанивших по крыше.

Через неделю я в сопровождении пигмеев возвратилась домой, в лагерь. Я покинула пигмейскую деревню с сожалением.

В моем новом доме у меня были обязанности, которых я не имела в лесу. Войдя в курс дел в лагере, я приняла на себя заведование небольшой гостиницей.

В течение первых четырех месяцев гостиницу на Эпулу посетило немного людей. В основном это были торговцы или коммивояжеры. Среди них имелось несколько ученых, которые проводили значительную часть времени в лесу. Это меня вполне устраивало. Я могла спокойно акклиматизироваться, привыкнуть к тому, что здесь нет обычных для среднего пояса времен года и смены температуры, а также научиться жить в мире, где почти совершенно отсутствуют европейцы. Большую часть этого времени я потратила на изучение языка кингвана. Днем моим учителем был Агеронга, вечером — Пат. Агеронга умел читать и писать на кингвана, научившись этому в миссионерской школе. Он мог даже немного считать. К концу первой недели пребывания в Конго я поняла, что объясняться с помощью переводчика чрезвычайно неудобно, и стала изучать кингвана. Это открыло мне новый мир. Исчезли препятствия в общении между мной и местными жителями. Зная этот язык, я могла ходить там, где мне нравилось, делать то, что мне хотелось, и разговаривать почти с каждым, кто встречался на моем пути, будь то в городе или в джунглях. Я словно сбросила оковы: отдавала распоряжения на кингвана повару Андре-первому и относительно сада — Андре-второму, проверяла свои знания языка, беседуя с Абазингой, который присматривал за животными, и с Полем-плотником. Затем я вновь пошла в пигмейскую деревню, чтобы поговорить с Фейзи, Херафу и другими ее жителями спокойно, без переводчика. Все эти дела целиком захватили меня, и некоторое время я жила лишь ими. Но освоившись, я занялась исследованиями: мне предстояло ознакомиться с местными деревнями, расположенными вдоль главной дороги, и маленькими городишками Мамбасой и Дар-эс-Саламом [12] . Кроме того, манили тропинки, ведущие в лес: каждая из них сулила приключение. Всякий раз, проходя днем через джунгли, я думала о том, насколько обманчива их тишина. Мягкий свет, проникающий сквозь кроны деревьев, создавал иллюзию спокойствия. Было слышно, как жужжат, собирая мед, пчелы и высоко на деревьях перекликаются птицы. Казалось, всюду царит мир. На верхушках деревьев почти всегда можно было видеть обезьян. Они начинали пронзительно кричать и оживленно болтать при моем появлении и выглядели такими счастливыми, гоняясь друг за другом и совершая головокружительные полеты в воздухе, что трудно было допустить мысль о возможности превращения места их развлечений в арену кровавой борьбы и смерти.